— Выше и не бывает. У него, — гордился Большой Сол, — остановилась сама принцесса Ки-Ева. Конечно, здесь она не сидела, пребывала в покоях наверху, но сопровождавшие ее посланники, рыцари Юга, все такие из себя знатные, важные, закованные в латы, с мечами и щитами, в простоте слова не скажут, промеж себя все с галантностью, с политесом, а на простого человеком зыркнут — мороз по хребту!

— Что ж, это можно устроить — по хребту… — протянул рыцарь, и так протянул, что — поверилось.

Хозяин заюлил, пригнулся, стараясь умалиться до величины неощутимой.

— Оно конечно, каждый, имеющий понятие, знает — что ни дом, то норов. Рыцарям Юга предписано быть жестоковыйными, иной и захочет снизойти до простого, честного человека — а не моги, нельзя. Вот другой рыцарь, вроде вашей милости, снисходит, потому — дом такой порядок установил.

— Порассуждай… — но сейчас в голосе слышалось благоволение, и, приободренный, хозяин продолжил:

— Они ведь, рыцари Юга, не сами по себе, а — свита. Везут, значит, невесту. Тут им, получается, особая ответственность, не уронить чести.

— И много их, свиты?

— Три рыцаря, шесть стражников. Да челяди, что прислуживает принцессе, три души. Вместе-то счастливое число как раз и получается.

— Ну, отряд не малый. Но и не великий.

— Так их тут встретил замковый отряд, еще полдюжины стражников и рыцарь-послушник, сегодня утречком и отбыли. А с ними еще много гостей, благородных рыцарей, оруженосцев, стражников, простого люда — целая армия. И всех, всех он, Сол Нафферт, сумел приютить и обиходить. Сколько дней он не то что выспаться — присесть не мог…

Луу слушал внимательно, понимал, не жалуется хозяин — хвастается. За дни эти заработал он больше, чем за весь год. Но прямо говорить о том негоже, найдется добрый человек, облегчит мошну. Первая заповедь бродячего торговца — плакаться на разор и убытки. Впрочем, их, первых-то заповедей, много… Держатель постоялого двора не был бродячим торговцем, слишком уж умаляться нельзя — гость стороной обойдет, убоявшись запустения. Вот и хвалится обиняками хозяин. Луу он не то чтобы нравился, но внушал доверие. Лицо — зеркало души. Ну, не всегда, конечно, немало молодых душегубов с ангельским ликом встречал он на пути, но с годами натура свое берет, проступает на роже. Так и у хозяина — охоч до денег, ради них готов не спать, тиранить слуг, понемножку мошенничать, но смертного греха на душу не возьмет, страшновато, да и невыгодно это по нынешним неспокойным временам. Нет, тряхнул он головой, это опять вино — оно размягчает и душу, и мозги, от него и думы такие путанные. Впрочем, он ведь не один, с рыцарем, и не просто рыцарем, а с рыцарем дома Кор. И этот рыцарь ему жизнь спас, а потом рядом с собой усадил! Хватит, остановил он себя, вино хоть и важное, а душа меру знать должна. Еще только одну кружку…

А рыцарь натуры широкой — налил вина и хозяину. Тот поломался-поломался да и выпил. И еще. И еще. Луу отставать неудобно, вежество не позволяет.

— Только принцесса эта… — хозяин понизил голос до тишайшего, наидоверительнейшего, — она приболела в дороге, видно. Приболеть не мудрено, путь-то какой… Ее, почитай, на руках внесли, никого не пускали. Дочка-то моя, что воду им подавала да прочее, говорит — в лихорадке принцесса, ломало, знобило, крутило ее. А отдохнула — и наутро сама спустилась, бледная и слабая, но здоровая. Место тут у меня такое, целебное место… Помнится, позапрошлым летом раненого рыцаря привезли, повздорил он с кем-то, может, с другим рыцарем, весь изрубленный был — так за неделю поднялся, уехал крепче прежнего.