Хоть сотрись даже след от обломков

 дикой власти, где харя на рыле,

 все равно мы себя у потомков

 несмываемой славой покрыли.

Я разными страстями был испытан,

 но главное из посланного Богом -

 я в рабстве у животных был воспитан,

 поэтому я Маугли во многом.

Российскую власть обесчещенной

 мы видим и сильно потоптанной,

 теперь уже страшно, что женщиной

 она будет мерзкой и опытной.

Нельзя не заметить, что в ходе истории,

 ведущей народы вразброд,

 евреи свое государство - построили,

 а русское - наоборот.

Едва утихомирится разбой,

 немедля разгорается острей

 извечный спор славян между собой -

 откуда среди них и кто еврей.

Я снял с себя российские вериги,

 в еврейской я теперь сижу парилке,

 но даже возвратясь к народу Книги,

 по-прежнему люблю народ Бутылки.

В автобусе, не слыша языка,

 я чую земляка наверняка:

 лишь русское еврейское дыхание

 похмельное струит благоухание.

Приемлю, не тоскуя и не плачась,

 древнейшее из наших испытаний -

 усушку и утруску наших качеств

 от наших переездов и скитаний.

Не в том печаль, что век не вечен, -

 об этом лучше помолчим,

 а в том, что дух наш изувечен

 и что уже неизлечим.

Везде все время ходит в разном виде,

 мелькая между стульев и диванов,

 народных упований жрец и лидер

 Адольф Виссарионович Ульянов.

За все в России я обязан -

 за дух, за свет, за вкус беды,

 к России так я был привязан -

 вдоль шеи тянутся следы.

В любое окошко, к любому крыльцу,

 где даже не ждут и не просят,

 российского духа живую пыльцу

 по миру евреи разносят.

Всю Россию вверг еврей

 в мерзость и неразбериху;

 вот как может воробей

 изнасиловать слониху.

Не дикому природному раздолью,

 где края нет лесам и косогорам,

 а тесному кухонному застолью

 душа моя обязана простором.

Много у Ленина сказано в масть,

 многие мысли частично верны,

 и коммунизм есть советская власть

 плюс эмиграция всей страны.

На почве, удобренной злобой бесплодной,

 увял даже речи таинственный мускул:

 великий, могучий, правдивый, свободный

 стал постным, унылым, холодным и тусклым.

Я б хотел, чтоб от зоркого взора

 изучателей русских начал

 не укрылась та доля позора,

 что ложится на тех, кто молчал.

У того, кто родился в тюрьме

 и достаточно знает о страхе,

 чувство страха живет не в уме,

 а в душе, селезенке и пахе.

Я Россию часто вспоминаю,

 думая о давнем дорогом,

 я другой такой страны не знаю,

 где так вольно, смирно и кругом.