С утра неуютно живется сове,

 прохожие злят и проезжие,

 а затхлость такая в ее голове,

 что мысли ужасно несвежие.

С утра суется в мысли дребедень

 о жизни, озаренной невезением,

 с утра мы друг на друга - я и день -

 взираем со взаимным омерзением.

Несчастным не был я нисколько,

 легко сказать могу теперь уж я,

 что если я страдал, то только

 от оптимизма и безденежья.

На убогом и ветхом диванчике

 я валяюсь, бездумен и тих,

 в голове у меня одуванчики,

 но эпоха не дует на них.

Я часто спорю, ярый нрав

 и вздорность не тая,

 и часто в споре я не прав,

 а чаще - прав не я.

Поскольку я жил не эпически

 и брюки недаром носил,

 всегда не хватало хронически

 мне времени, денег и сил.

Поскольку я себя естественно

 везде веду, то я в награду

 и получаю соответственно

 по носу, черепу и заду.

Свои серебряные латы

 ношу я только оттого,

 что лень поставить мне заплаты

 на дыры платья моего.

Чтобы вынести личность мою,

 нужно больше, чем просто терпение,

 ибо я даже в хоре пою

 исключительно личное пение.

Врут обо мне в порыве злобы,

 что все со смехом гнусно хаю,

 а я, бля, трагик чистой пробы,

 я плачу, бля, и воздыхаю.

Не в том беда, что одинок,

 а в ощущеньях убедительных,

 что одинок ты - как челнок

 между фрегатов победительных.

Настолько не знает предела

 любовь наша к нам дорогим,

 что в зеркале вялое тело

 мы видим литым и тугим.

Живя не грустя и не ноя,

 и радость и горечь ценя,

 порой наступал на гавно я,

 но чаще - оно на меня.

Застолья благочинны и богаты

 в домах, где мы чужие, но желанны,

 мужчины безупречны и рогаты,

 а женщины рогаты и жеманны.

Напрасно я нырнул под одеяло,

 где выключил и зрение и слух,

 во сне меня камнями побивала

 толпа из целомудренных старух.

Порой издашь дурацкий зык,

 когда устал или задерган,

 и вырвать хочется язык,

 но жаль непарный этот орган.

У многих авторов с тех пор,

 как возраст им понурил нос,

 при сочинительстве - запор,

 а с мемуарами - понос.

Верчусь я не ради забавы,

 я теплю тупое стремление

 с сияющей лысины славы

 постричь волоски на кормление.

Незря мы, друг о славе грезили,

 нам не простят в родном краю,

 что влили мы в поток поэзии

 свою упругую струю.

Когда насильно свой прибор

 терзает творческая личность,

 то струны с некоторых пор

 утрачивают эластичность.