Я, Господи, умом и телом стар;

 я, Господи, гуляка и бездельник;

 я, Господи, прошу немного в дар –

 еще одну субботу в понедельник.

Для всех распахнут и ничей,

 судьба насквозь видна,

 живу прозрачно, как ручей,

 в котором нету дна.

Явились мысли – запиши,

 но прежде – сплюнь слегка

 слова, что первыми пришли

 на кончик языка.

Доволен я и хлебом, и вином,

 и тем, что не чрезмерно обветшал,

 и если хлопочу, то об одном –

 чтоб жизнь мою никто не улучшал.

Кругом кипит азарт, и дух его

 меня ласкает жаром по плечу;

 за то, что мне не надо ничего,

 я дорого и с радостью плачу.

Я должен признаться, стыдясь и робея,

 что с римским плебеем я мыслю похоже,

 что я всей душой понимаю плебея

 что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

Мне власть нужна, как рыбе – серьги,

 в делах успех, как зайцу – речь,

 я слишком беден, чтобы деньги

 любить, лелеять и беречь.

Своих печалей не миную,

 сполна приемлю свой удел:

 ведь получив судьбу иную,

 я б тут же третью захотел.

Изрядно век нам нервы потрепал,

 но столького с трухой напополам

 напел, наплел, навеял, нашептал,

 что этого до смерти хватит нам.

В толпе не теснюсь я вперед,

 ютясь молчаливо и с краю:

 я искренне верю в народ,

 но слабо ему доверяю.

Мне все беспечное и птичье

 милее прочего всего,

 ведь и богатство – не наличие,

 а ощущение его.

Я живу ожиданьем волнения,

 что является в душу мою,

 а следы своего вдохновения

 с наслажденьем потом продаю.

В сужденьях о поэте много значит,

 как хочет он у Бога быть услышан;

 кто более величественно плачет,

 тот кажется нам более возвышен.

С утра теснятся мелкие заботы,

 с утра хандра и лень одолевают,

 а к вечеру готов я для работы,

 но рядом уже рюмки наливают.

Свободой дни мои продля

 Господь не снял забот,

 и я теперь свободен для,

 но не свободен от.

В людской активности кипящей

 мне часто видится печально

 упрямство курицы сидящей

 на яйцах, тухлых изначально.

Блажен, кого тешит затея

 и манит огнями дорога;

 талант – сочиняет, потея,

 а гений – ворует у Бога.

Когда мы глухо спим, и домочадцы

 теряют с нами будничную связь,

 из генов наших образы сочатся,

 духовной нашей плотью становясь.

Что я преступно много сплю,

 с годами стало очевидно,

 и мне за то, что спать люблю,

 порой во сне бывает стыдно.

Мой разум, тусклый и дремучий,

 с утра трепещет, как струна:

 вокруг витают мыслей тучи,

 но не садится ни одна.