Наш руководитель дал нам несколько отправных точек и предложил на
выбор множество тем; мы как раз бились над каверзным переходом от
астрономии, математики и физики к языкознанию и историческим наукам, а
руководитель наш был великий мастер ставить нам, ретивым новичкам, ловушки и
заманивать нас на скользкий путь недопустимых абстракций и аналогий, он
подсовывал нам всякий занятный этимологический и компаративистский вздор и
забавлялся, если кто-нибудь из нас попадался на удочку. Мы до изнеможения
считали долготы греческих слогов, чтобы потом сразу потерять почву под
ногами, когда нас вдруг ставили перед возможностью, даже необходимостью
тонического, а не метрического скандирования, и так далее. Он делал свое
дело по форме блестяще и вполне корректно, хотя и в манере, которая была мне
неприятна. Он заводил нас в тупики и подбивал на ошибочные спекуляции, спору
нет, с доброй целью показать нам возможные опасности, но немного и с тем,
чтобы высмеять нас, глупых мальчишек, и как раз самым ретивым влить побольше
скепсиса в их восторги. Однако именно при нем и во время одного из его
замысловатых розыгрышей, когда мы на ощупь и робко пытались набросать
какую-нибудь более или менее приемлемую партию, меня вдруг поразили и до
глубины души потрясли смысл и величие нашей Игры. Анатомируя какую-то
связанную с историей языка проблему, мы как бы видели вблизи высший взлет и
расцвет языка, мы проходили с ним за несколько минут путь, на который ему
потребовались века, и меня ошеломило это зрелище бренности: вот у нас на
глазах достигает расцвета такой сложный, старый, почтенный, медленно
строившийся многими поколениями организм, и в расцвете этом есть уже зародыш
упадка, и вся эта разумная постройка начинает оседать, портиться, рушиться,
-- и одновременно я с радостным ужасом вдруг остро ощутил, что все-таки
упадок и смерть этого языка не прошли втуне, что его юность, его расцвет,
его гибель сохранились в нашей памяти, в знании о нем и о его истории и что
в знаках и формулах науки, а также в тайных кодах Игры он продолжает жить и
может быть восстановлен в любое время. Я вдруг понял, что в языке или хотя
бы в духе Игры все имеет действительно значение всеобщее, что каждый символ
и каждая комбинация символов ведут не туда-то или туда-то, не к отдельным
примерам, экспериментам и доказательствам, а к центру, к тайне и нутру мира,
к изначальному знанию. Каждый переход от минора к мажору в сонате, каждая
эволюция мифа или культа, каждая классическая художническая формулировка,
понял я в истинно медитативном озарении того мига, -- это не что иное, как
прямой путь внутрь тайны мира, где между раскачиваниями взад и вперед, между
вдохом и выдохом, между небом и землей, между Инь и Ян вечно вершится святое
дело. К тому времени я перевидал уже немало хорошо построенных и хорошо
проведенных партий и не раз уже испытывал великий подъем и радость открытий;
но до того случая я снова и снова склонен был сомневаться в ценности и
важности самой Игры. |