..
- Тише! - предупредила она.
- Представьте себе, - зашептал я, - меня сейчас точно что толкнуло в
бок; оглядываюсь - вы! Точно электричество исходит из вас какое-то!
- Возьмите это письмо, - заботливо и нахмуренно произнесла Полина,
наверное не расслышав того, что я сказал, - и передайте лично мистеру Астлею
сейчас. Поскорее, прошу вас. Ответа не надо. Он сам...
Она не договорила.
- Мистеру Астлею? - переспросил я в удивлении.
Но Полина уже скрылась в дверь.
- Ага, так у них переписка! - я, разумеется, побежал тотчас же
отыскивать мистера Астлея, сперва в его отеле, где его не застал, потом в
воксале, где обегал все залы, и наконец, в досаде, чуть не в отчаянии,
возвращаясь домой, встретил его случайно, в кавалькаде какие-то англичан и
англичанок, верхом. Я поманил его, остановил и передал ему письмо. Мы не
успели и переглянуться. Но я подозреваю, что мистер Астлей нарочно поскорее
пустил лошадь.
Мучила ли меня ревность? Но я был в самом разбитом состоянии духа. Я и
удостовериться не хотел, о чем они переписываются. Итак, он ее поверенный!
"Друг-то друг, - думал я, - и это ясно (и когда он успел сделаться), но есть
ли тут любовь?" "Конечно, нет", - шептал мне рассудок. Но ведь одного
рассудка в эдаких случаях мало. Во всяком случае предстояло и это
разъяснить. Дело неприятно усложнялось.
Не успел я войти в отель, как швейцар и вышедший из своей комнаты
обер-кельнер сообщили мне, что меня требуют, ищут, три раза посылали
наведываться: где я? - просят как можно скорее в номер к генералу. Я был в
самом скверном расположении духа. У генерала в кабинете я нашел, кроме
самого генерала, Де-Грие и m-lle Blanche, одну, без матери. Мать была
решительно подставная особа, употреблявшаяся только для парада; но когда
доходило до настоящего дела, то m-lle Blanche орудовала одна. Да и вряд ли
та что-нибудь знала про дела своей названной дочки.
Они втроем о чем-то горячо совещались, и даже дверь кабинета была
заперта, чего никогда не бывало. Подходя к дверям, я расслышал громкие
голоса - дерзкий и язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и
бешеный крик Blanche и жалкий голос генерала, очевидно в чем-то
оправдывавшегося. При появлении моем все они как бы поприудержались и
подправились. Де-Грие поправил волосы и из сердитого лица сделал
улыбающееся, - тою скверною, официально-учтивою, французскою улыбкою,
которую я так ненавижу. Убитый и потерявшийся генерал приосанился, но как-то
машинально. Одна только m-lle Blanche почти не изменила своей сверкающей
гневом физиономии и только замолкла, устремив на меня взор с нетерпеливым
ожиданием. |