Ну что, что могут они мне сказать
нового, чего я не знаю? И разве в этом дело? Тут дело в том, что - один
оборот колеса и все изменяется, и эти же самые моралисты первые (я в этом
уверен) придут с дружескими шутками поздравлять меня. И не будут от меня все
так отворачиваться, как теперь. Да наплевать на них на всех! Что я теперь?
Zero. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь
начать жить! Человека могу обрести в себе, пока еще он не пропал!
Я действительно тогда поехал в Гомбург, но... я был потом и опять в
Рулетенбурге, был и в Спа, был даже и в Бадене, куда я ездил камердинером
советника Гинце, мерзавца и бывшего моего здешнего барина. Да, я был и в
лакеях, целых пять месяцев! Это случилось сейчас после тюрьмы. (Я ведь сидел
и в тюрьме в Рулетенбурге за один здешний долг. Неизвестный человек меня
выкупил, - кто такой? Мистер Астлей? Полина? Не знаю, но долг был заплачен,
всего двести талеров, и я вышел на волю.) Куда мне было деваться? Я и
поступил к этому Гинце. Он человек молодой и ветреный, любит полениться, а я
умею говорить и писать на трех языках. Я сначала поступил к нему чем-то
вроде секретаря, за тридцать гульденов в месяц; но кончил у него настоящим
лакейством: держать секретаря ему стало не по средствам, и он мне сбавил
жалованье; мне же некуда было идти, я остался - и таким образом сам собою
обратился в лакея. Я недоедал и недопивал на его службе, но зато накопил в
пять месяцев семьдесят гульденов. Однажды вечером, в Бадене, я объявил ему,
что желаю с ним расстаться; в тот же вечер я отправился на рулетку. О, как
стучало мое сердце! Нет, не деньги мне были дороги! Тогда мне только
хотелось, чтоб завтра же все эти Гинце, все эти обер-кельнеры, все эти
великолепные баденские дамы, чтобы все они говорили обо мне, рассказывали
мою историю, удивлялись мне, хвалили меня и преклонялись пред моим новым
выигрышем. Все это детские мечты и заботы, но... кто знает: может быть, я
повстречался бы и с Полиной, я бы ей рассказал, и она бы увидела, что я выше
всех этих нелепых толчков судьбы... О, не деньги мне дороги! Я уверен, что
разбросал бы их опять какой-нибудь Blanche и опять ездил бы в Париже три
недели на паре собственных лошадей в шестнадцать тысяч франков. Я ведь
наверное знаю, что я не скуп; я даже думаю, что я расточителен, - а между
тем, однако ж, с каким трепетом, с каким замиранием сердца я выслушиваю крик
крупера: trente et un, rouge, impaire et passe или: quatre, noir, pair et
manque! С какою алчностью смотрю я на игорный стол, по которому разбросаны
луидоры, фридрихсдоры и талеры, на столбики золота, когда они от лопатки
крупера рассыпаются в горящие, как жар, кучи, или на длинные в аршин столбы
сеpебpа, лежащие вокpуг колеса. Еще подходя к игоpной зале, за две комнаты,
только что я заслышу дзеньканье пересыпающихся денег, - со мною почти
делаются судороги.
О, тот вечер, когда я понес мои семьдесят гульденов на игорный стол,
тоже был замечателен. Я начал с десяти гульденов и опять с passe. |