В окно густым потоком втекали душные запахи сельвы.

Где-то далеко ругались обезьяны, хрипло кричат тукан, щебетала разнообразная мелкая птичья сволочь, со сторожевой башни доносилось пение, которое сразу же испортило королю настроение.

Часовой на сторожевой башне пел любимую фронтовую песенку зеленых ваффен СС «Лили Марлен», возвращая короля в недавнее прошлое, из которого он бесповоротно ушел.

Луи встал, взял со столика бутылку с остатками «Бургундского», сделал несколько глотков и остановился перед постелью, разглядывая спящую женщину. Нет слов, она доставила ему ночью некоторые приятные минуты, впрочем, недостаточные для того, чтобы держать ее против своего сердца.

К тому же женщин во дворце было много, по замыслу короля они должны были отличаться игривостью и распутством, придерживаясь нравов, которые, как верил Луи, всегда царят при дворе.

Женщина открыла глаза.

— Вставайте… маркиза, — сказал Луи. — Маркиза… дю Шатильон. Мари дю Шатильон, да именно так. Зайдете в Палату сословий, вам выправят необходимые документы и назначат для проживания особняк.

— Ваше величество… — сонным голосом промурлыкала женщина, протягивая к королю руки.

— У меня нет время для нежностей, — сказал король. — Я не принадлежу себе, я принадлежу Паризии.

Оставшись один, он позвонил в колокольчик, и хмуро бросил вбежавшему мажордому:

— Кто-нибудь там… Пусть примерно накажут этого певца на башне. Что он себе позволяет, этот негодяй?

Наделять поданных дворянскими и иными привилегиями оказалось крайне занятно. Вчерашнее быдло, бывшие башенные стрелки танковых подразделений СС, конвойные и охранники концлагерей, тайные осведомители гестапо, известные покойному фон Таудлицу (а так оно и было, король Луи искренне считал группенфюрера мертвым, воздав ему почести в одном из уголков королевского парка), вживались в дарованные привилегии и требовали почестей, словно и в самом деле их род насчитывал не один десяток поколений. Они отправлялись к генеалогу, чтобы составить древо несуществующих поколений, ревностно осведомляясь, как оно выглядит у других и заботясь о том, чтобы родственные связи находили свое место в отношении тех, кто по положению стал выше. Очень быстро профессия генеалога стала в высшей степени престижной, высокооплачиваемой и очень опасной, недовольный всегда мог отплатить за просчеты в своей родословной, допущенные по небрежности или — что значительно хуже — по злому умыслу. Генеалогия стала наукой секретной, родословные пока еще таили друг от друга, кичась лишь отдельными родственниками, и не желая попасть впросак из излишней откровенности. Генеалоги давали подписку о неразглашении своих работ, иногда денежные клиенты требовали от специалиста специальной присяги о том, что он не будет использовать тех или иных особ прошлого при составлении генеалогического дерева других клиентов.

Неотъемлемым атрибутом дворянина Паризии стали шпага и пистолет.

Шпаги изготовляли на заказ местные умельцы — от простых и невзрачных для захудалых дворянских родов до богатых экземпляров, инкрустированных золотом и драгоценными камнями для особ высших сословий. Пистолеты оставались прежними — парабеллумы, зауэры и вальтеры, которые отныне носились не в кобурах, а щегольски прятались за поясами.

Из числа незнатных дворян, которые в прежней жизни зачастую занимали рядовые эсэсовские должности или вообще не относились к СС и командному составу вермахта, король Луи приказал сформировать роту мушкетеров и гвардейцев, внимательно скопировав для них форму из романов Дюма. Различие заключалось также в том, что по требованию короля мушкетеры кроме шпаг и пистолетов были вооружены шмайссерами, в то время как гвардейцы носили на плечах финские автоматы суоми, которые неизвестным образом попали из северных краев на южноамериканский континент.