— Кто-нибудь из гостей оказывал тебе особое внимание?

— Никогда, ваша честь. Ведь я же была просто служанкой. Господа разговаривали только с куртизанками из заведений высшего класса. Правда, они давали мне чаевые. Иногда довольно большие.

— Знакомы ли тебе имена Дун Май и Ся Гуан?

Она покачала головой. Судья Ди приказал старшему писцу прочесть то, что тот записал в течение всей процедуры. Девица Лян и барышня Ли согласились с тем, что записано правильно, и в подтверждение приложили свои большие пальцы к документам.

Судья, обратившись к обеим женщинам, сказал им несколько добрых слов, потом стукнул молотком и закрыл заседание.

Девица Лян вручила свой зонтик девушке.

— Будешь держать его у меня над головой, когда мы выйдем на улицу, дорогуша, — сказала она. — Я очень чувствительна к солнцу, да и особе моего ранга не приличествует идти без сопровождения слуг.

Широко шагая, она покинула помещение суда; девушка смиренно следовала за ней.

Глава 14

В кабинете судьи Ди старший писец помог ему переодеться в легкое домашнее платье из тонкого серого хлопка. Судья велел, чтобы ему подали его полуденный рис сюда, в кабинет, а после принесли таз с холодными полотенцами. А также, чтобы начальник стражи сразу явился к нему с докладом, когда вернется.

Отдав эти приказания, судья Ди начал, опустив голову, мерить шагами комнату. Он обдумывал последние события.

Ся Гуан, несомненно, нанял трех головорезов по приказу своего патрона, неизвестного маньяка. Знает ли женщина из дома свиданий позади даосского храма, кто этот человек? Если да, это было бы необыкновенной удачей. Иногда действительно бывало, что трудное дело неожиданно раскрывалось благодаря такому счастливому случаю.

В дверь постучали. Судья быстро поднял голову, ожидая, что войдет начальник стражи. Но это был слуга, который принес поднос с миской риса, супом и деревянной тарелкой с маринованными огурцами.

Судья Ди ел, сидя за своим столом. Он почти не ощущал вкуса пищи, его ум был полностью занят тремя убийствами. Он чувствовал, что расследование достигло поворотного момента, поскольку мотив, которым руководствовался убийца, был наконец установлен. Сначала судья считал, что им двигала алчность и что целью преступника было украсть жемчужину и золото. Потом он отбросил алчность как главную побудительную причину; допустив, что таковой была ревность, он решил, что история об Императорской жемчужине была вымыслом.

Теперь ему приходилось отбросить и ревность, во всяком случае как главную движущую силу, потому что было твердо установлено, и в том не было сомнений, что основной причиной была извращенная потребность причинять боль женщине, все равно какой. Конечно, элемент алчности все еще присутствовал, что доказывала кража золота и скупка гоночных ставок, и по-прежнему следовало учитывать ревность. Однако то и другое теперь отошло на второй план, и доминирующим элементом стала извращенная похоть. Это было плохо, потому что, когда люди, одержимые подобной страстью, обнаруживают, что их планы рушатся, они способны перейти к еще большей жестокости, невзирая на последствия.

Число подозреваемых теперь сократилось до трех человек, которые были ему известны, и возможного четвертого, пока неизвестного. Судья тяжело вздохнул. Если бы преступником двигала алчность, ревность, жажда мести или любая другая, хорошо известная, обычная страсть, ход действий судьи был бы очевиден: старательное систематическое изучение подноготной каждого из трех подозреваемых, включая их прошлое, их семьи, финансовое положение и так далее. Однако, поскольку он имел дело с маньяком, у него не было времени на подобное тщательное расследование. Потому что преступник мог опять убить — в любой момент, любого человека. Ему, судье, нужно действовать сразу же.