Доцент Петел по праву слыл самым голосистым, самым горластым окольцовцем в Национальном Мыслительном Центре «Куриные мозги». Да что там в Центре! Пожалуй, что и во всем Кур-Щавеле. Перекудахтать, а уж тем более – перекукарекать его было просто немыслимо. Да Петел и не давал никому из оппонентов такой возможности.

Петел, безусловно, был талантливый кукарекун, ему бы петь в кабаре «Ножки Барабуша». Про Петела даже насмешливо шептались в кулуарах: «Наш Кука рек! слыхали, что рек наш Кука?». Таково было одно из многочисленных прозвищ Петела – «Кука». И с этой гроздью имен он легко шел по жизни, высоко задрав свою кудлатую голову.

Завсегдатай курзалов, где по вечерам собирались представители богемы и бомонда Кур-Щавеля, он так наблатыкался велеречиво квохтать, а чаще того – кукарекать с непомерным апломбом, что на развитие каких-то других талантов у него просто не было ни времени, ни сил. Ни – чего уж говорить! – элементарного желания. Главное – быть в центре внимания, раскланиваться небрежно с известными художниками и поэтами. Все это, по мнению доцента Петела, давало ему неоспоримое право называться представителем элиты общества, презрительно отзываться об ученых – к которым, впрочем, он сам, по определению, принадлежал.

Но какие же такие достижения числились за доцентом Петелом, коль скоро он почитал для себя возможным свысока говорить о других петухах науки?

Практически – с гулькин нос, а если они, на чей-то дотошный взгляд, и были, то – весьма и весьма сомнительные.

Отсутствие бесспорных научных заслуг сполна подменялось своеобычной харизмой. Она у Петела и впрямь наличествовала. Петел был известен среди оперенных и квохчущих соотечественников как отъявленный «курофил», он всячески отстаивал чистоту древне-куриного языка, которому придумал особое название – «курояз». Даже слово «петух» доцент объявил злостным неологизмом, то есть, по его выражению – новоязом: дескать, в древних текстах слова «петух» вообще нет, а есть понятие «петел».

– И – прислушайтесь-ка! – возглашая это, «курофил», казалось готов был заклевать любого несогласного. – Вы только прислушайтесь! Фонетически, то есть, тьфу… на слух, «петух» отдает тухлятиной… Петух – протух! Прямо бройлерщина какая-то…

Более-менее здравомыслящие особи из куриного племени не принимали доцента Петела всерьез, но все-таки… Ученый! А их не так много в Кур-Щавеле. «Пусть будет», – примирительно говорили о бурной деятельности Петела, хоть она и порядком всем досаждала. И в этом «пусть» сказывался национальный характер обитателей Кур-Щавеля. «Раз оно есть – так пусть уж и будет себе дальше», – вот нехитрая жизненная философия завзятого курщавельца.

А пока что два непримиримых научных гладиатора шли бок о бок, крыло в крыло, шпора к шпоре.

В этот момент с престарелым профессором начало происходить нечто странное, а пожалуй что – и болезненное: он вдруг дернулся пару раз, засучил окорочками, потом мелко-мелко задрожал…

А дальше… Дальше почтенный ученый и член президиума палаты «Куриные мозги» изобразил ну просто невероятный для его преклонного возраста пируэт: правой когтистой (неокольцованной) лапой выхватил из-под левого плеча драгоценный свиток, высоко подняв его в воздух, чтоб текст не запылился. И так-то вот, стоя на одной ноге с золотым ободком в весьма щекотливой позе, посунулся клювом в левую подмышку, затряс головой, словно в приступе болезни Паркинсона.

Доцент Петел молча и сочувственно наблюдал за этими выкрутасами Алектора посреди пыльной дороги. Наконец кур-ратор наук издал удовлетворенный квохт, выпростал клюв из пушистой подмышки, запрокинул голову и… По горлу его судорожным комком прокатился глотательный спазм.