Н-да, так что же нового во вселенной случилось за время его отсутствия? Негусто, негусто… Просто ничегошеньки нового, господа оперенные!

– Нет на публике Алектора – нет и жизненного вектора, – назидательно прокудахтал профессор. – Как же вы, бедные, будете влачить свое существование, когда меня не станет?

Кур-ратор наук поднатужился, но слеза умиления и жалости к самому себе не прошибала его. Тем более, что «жизненный вектор», независимо от присутствия или отсутствия в городе профессора Алектора, так вот, этот невидимый и никому не ведомый вектор, как некий пульс, бился таки на улицах Кур-Щавеля. Бился-бился, уж будьте покойны…

Вот два молоденьких петушка-задиры наседают друг на друга, квохчут обидные слова:

– Ты – мокрая курица, вот ты кто! – бросил в глаза сопернику белый петух с красным гребешком по прозвищу Лег (он и впрямь был из породы леггорнов).

Лег полностью оправдывал свою кличку: лягался он проворнее всех в Кур-Щавеле.

Его визави, черный, как гудрон, петушок с черным гребешком, черными серьгами и черными лапами пыхтел от натуги, придумывая в ответ что-нибудь донельзя оскорбительное. Это был весьма неглупый и обычно добродушный Аям, только уж больно вспыльчивый. Недаром он родом из бойцовых петухов…

Как-то раз Аяма в драке поцарапали, и, ко всеобщему удивлению, курщавельцы убедились, что даже кровь у него – черная. А сам Аям, прижимая к ранке подорожник, громко хвастал, сбиваясь на петушиный фальцет, что даже мясо и кости у него – черные, как и у всех его предков породы аям-цемани. И что он, Аям, один такой избранный во всем Кур-Щавеле. Он, его жена Чернушка и их выводок курят.

Наконец Аям не прокукарекал даже, а яростно прокаркал в глаза своему недругу:

– А ты… ты… бройлер!

«БРОЙЛЕР!»

Более тяжкого оскорбления во всем Кур-Щавеле не произносилось нигде и никогда. Бройлер, согласно представлениям кур, петухов и цыплят – это некий тупоголовый мутант, лишенный всех добрых чувств, признающий лишь мускульную силу и ни бельмеса не понимающий в прекрасном – в искусстве, например. Да еще к тому же – несостоятельный как мужик.

Так почему же – бройлер, а не гройлер, каковое самоназвание было в ходу у населения соседней империи? Да потому, что, равно как соседи-гройлеры именовали страну кур и петухов на свой собственный лад – Куростаном, а не Кур-Щавелем, – точно так же, «симметрично», поступали и их оперенные соседи. Упорно, как и прежде, называли гройлеров – бройлерами.

Ибо изначально (а об этом в Империи Гройлеров уже мало кто помнил) гудронное государство за хребтом, «захребетная страна», создавалась как бройлерное сообщество. На первых порах инкубатор выдавал цыплят-бройлеров, среди которых еще можно было различить по едва уловимым признакам женский и мужской пол, да и всеобщая санация – пожизненное лишение перьев – пока что не была введена.

«Гройлер – это высшая и последняя стадия мутации бройлеров», – объявил в переломный момент истории своего государства Старший Канцеляр Бройль и первым подал пример: приказал называть себя Гройлем. Вслед за ним «переименовалось» в гройлеров и все остальное народонаселение империи.

Но в Кур-Щавеле привыкли держаться старинки. Были бройлерами их соседи, ими и остались. И если супруга-хохлатка в сердцах бросала своему муженьку, любителю от души наклеваться пшена да завалиться на сушило, – мол, ты отожрался, как бройлер, – то благоразумному петуху следовало тут же призадуматься: а не пора ли, в самом деле, худеть? А то ведь разлюбит суженная, ибо… Ибо бройлера, а уж тем паче – гройлера, нельзя любить по определению, по половому признаку – вернее, по отсутствию такового.