– Я мог убить её, – говорил Малкольм. – Я мог убить их обеих.

Затем папин голос, тише, но одновременно резче, чем я когда‑либо слышала.

– Ты говоришь мне, что ты пощадил их из альтруистических побуждений? Сомневаюсь.

– Я никогда не считал себя альтруистом. – Я могла представить себе его ухмылку. – Я пощадил их, дабы ты увидел, что они собой представляют, и пришел в себя.

– И что же они такое?

– Обуза. Постоянное напоминание о твоей слабости.

Кровь бросилась мне в лицо. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не ворваться в комнату и…

«И что? Что ты можешь поделать с таким, как он?»

– Вся эта ложь, которую ты наворотил. – Отец говорил теперь еще тише, и мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать слова. – Сколько раз ты утверждал, что пытался помочь моей семье. На самом деле ты старался ее разрушить.

Малкольм рассмеялся – уродливый звук без малейшего веселья в нем.

– Только послушай себя! Что ты знаешь о «семье»? Ты такой же, как я, и тебе это известно. Женщины всегда были для тебя не более чем помехами. Они отвлекали тебя от важных вещей – от твоей работы.

– Напротив. – Слова звучали отрывисто. – Ариэлла и ее мать подарили мне больше озарений, чем ты можешь себе вообразить.

– Но заботиться о ней, учить ее. Все эти часы, потраченные впустую. Знаешь, в Кембридже считают, что ты так и не оправдал надежд, которые подавал в юности. Но я нашел систему доставки, которая тебе нужна. Мы сумеем изготовить заменитель лучше, чем человеческая кровь. Подумай, что это будет значить для нас. Подумай о жизнях, которые будут спасены.

– Что тебе до спасения жизней? Ты убивал людей без причины. Ты убил даже соседскую кошку.

«Он убил Мармеладку». Я почувствовала себя виноватой оттого, что хотя бы заподозрила в этом папу.

– Кошка путалась под ногами. Что до людей, каждый умер по уважительной причине. Знаешь, сколько женщин изнасиловал Риди? А тот мужик в Саванне… он убил трех подростков и закопал их у себя в подвале.

– А девочка? – Голос отца был почти не слышен. – Кэтлин?

– Она меня достала.

Я не думала – я просто вошла в гостиную.

– Ты убил ее.

Малкольм стоял у окна, руки в карманах, льняной костюм выгодно оттеняло серое небо.

– Она просила об этом. – Похоже, он не удивился, увидев меня. Вероятно, знал, что я подслушиваю. – Она просила меня укусить ее.

– Ты не должен был! И не должен был убивать ее.

Он вынул левую руку из кармана и принялся разглядывать свои ногти.

– Она умоляла меня сделать ее вампиром. В этом виноваты вы с папочкой. Она хотела быть такой, как вы. – Тут он обернулся к отцу. – Она мечтала выйти за тебя. Только представь: она – вампир! Мне дурно при одной мысли об этом. Она была такая дура.

Кэтлин хотела выйти за папу? Я помотала головой, готовая защищать ее.

Отец поднял ладонь, предупреждая, чтобы я не отвечала.

– Мы теряем время попусту, – сказал он мне и обратился к Малкольму: – Ты разглагольствуешь как психопат. Убирайся.

Тут я заметила, что глаза у Малкольма налиты кровью. Но тон его оставался спокоен и рассудителен.

– Ты готов пожертвовать миллионами жизней из‑за девчонки и кошки? Что же это за этика?

– Это моя этика, – сказал отец, – основанная на добродетелях, которые дороги мне.

Я подошла и встала рядом с ним.

– Которые дороги нам.