– Я сейчас пойду спать, – сказала я. – Но хотелось бы знать, зачем Рафаэлю Монтеро понадобилось умереть?

Он нахмурился.

– На самом деле все просто. Я не имел веских причин продолжать жить так, как мы это делали. Ты и твоя мать покинули меня. Зачем мне был дом в Саратога‑Спрингс? А этот тип Бартон все ходил да расспрашивал. Его приставания утомили меня.

– И как же ты это сделал?

Он уселся на диван.

– Осуществить всю затею не составило труда. Доктор Уилсон – помнишь, он лечил тебя от солнечного ожога? – один из нас, и он подписал свидетельство о смерти. А старина Салливан (тоже один из нас) кремировал пустой гроб и предал пепел земле. Деннис, – он произнес это имя без тени неприязни, – организовал продажу дома и перенос лаборатории сюда. Все твои вещи, кстати, на складе.

Я набрала побольше воздуха.

– Это был жестокий трюк. Мы видели фотографии твоей могилы.

Казалось, он удивился.

– Я рассчитывал, что ты их увидишь, и предполагал, что эпитафия тебя повеселит и определенно подскажет, что моя смерть – обман.

– Полагаю, так и вышло. В итоге. – Я зевнула. – А также пикардо и розы.

Он посмотрел на меня в недоумении. Я рассказала ему о полупустой бутылке и цветах, оставленных на его могиле.

– Разве не ты оставил их – как знак?

– Нет, – ответил он. – Интересно, кто это сделал.

У меня оставался еще один вопрос.

– Можно я расскажу о Малкольме Майклу?

– Не думаю, что это хорошая идея, Ари. Во всяком случае, не сейчас. Разумеется, Макгарриты заслуживают знать, кто убил Кэтлин, но подумай о последствиях для нас. Этот Бартон опять станет нас преследовать. Артуру Пиму придется исчезнуть или умереть, а я уже умирал в этом году.

– Когда мы сможем им сообщить? – не отставала я.

– Когда переедем. Сомневаюсь, что мы останемся здесь. – Он нахмурился. – «Ксанаду». Это место совершенно не в моем вкусе. Как только мы подыщем новый дом, ты сможешь рассказать Майклу правду. Пусть агент Бартон немножко посидит у Малкольма на хвосте.

Мне не трудно хранить секреты. В тот вечер я хотела позвонить Майклу и рассказать, что узнала.

Вместо этого я отправилась в кровать, но сон не шел. Снаружи бушевал ветер, словно взбесившийся локомотив, заставляя здание скрипеть и вздыхать под его напором. Мои мысли вертелись по кругу. Я гадала, когда приедет мама. С кем я в итоге буду жить – с ней или с папой? Можно ли сделать так, чтобы когда‑нибудь мы стали жить все вместе? Какой была бы эта жизнь?

Наконец я забылась, но спала беспокойно. Мне снились тени высотой с «Ксанаду», солнечные затмения, благовония, лед и музыка. Потом реальные вещи, памятные по Саратога‑Спрингс: фарфоровая лампа в моей старой спальне, напольные часы в библиотеке, витрина в гостиной. Но в моем сне птицы в витрине были настоящие. Я слышала, как их крылья бьются о стекло.

Я проснулась от дыма, клубившегося в комнате. Окон у меня в спальне не было, а когда я открыла дверь в коридор, дым повалил еще гуще. У него был странный сладкий запах. Лицо обдало волной жара. Кондиционеры не работали, свет не горел.

Я позвала папу. Со стороны кухни доносился треск пламени. Я окликнула его снова и закашлялась.

В ванной я намочила полотенце и обвязала им голову. Сделала пару глотков из крана, но струйка воды быстро истончилась, а потом и вовсе пропала.

В ванной окна тоже отсутствовали. Вся центральная часть кондоминиума была без окон – стандартная планировка для приморских районов многоквартирных домов, как я тогда выяснила. «Прямой вид на воду» – главный козырь продавцов, хотя квартиры там напоминают собачью конуру.