Сегодня путь его лежал на Кладбище Заброшенных Душ.

ЯВЬ

Наконец‑то я нашёл нужное слово!

Фридмон .

Фридмон – размером с ничто, если смотреть на него снаружи, и становящийся бесконечностью для того, кто оказывается внутри. Целый мир сокрыт в нём, оставаясь невидимым для поверхностного, незрячего взгляда слепца – и взрывающийся мириадами звёздных галактик для нашедшего путь к его сердцу, ключ к его тайнам. Наш мир, гигантский мир внешних объектов – тот же фридмон для тех, кто находится вне его. Для Бога, пока он не спит.

Каждый из нас носит в себе такой фридмон, свой  фридмон. Имя тому Фридмону – сон. Погружаясь в мир сновидений, человек врывается в свой  фридмон и становится частью его, плоть от плоти его, но уже не фридмона, а мира иного – нового, бесконечного, грандиозного, необъятного, вечного. Прежний же, покинутый мир сжимается в ничто и сам становится фридмоном – до тех пор, пока обратный процесс не ввергнет человеческое «я» в состояние бодрствования. Периодичность подобных «путешествий» обычно равна земным суткам и определяется психофизиологической природой телесной составляющей человеческого существа. Покидая внешний мир, человек оставляет в нём своё тело, которое продолжает функционировать подобно заведённым часам. Когда же завод иссякает, «я» воссоединяется с телом – человек пробуждается.

Таким образом, внешний мир постоянно держит нас в тисках необходимости – необходимости возвращения. Отпуская в «путешествие» по мирам иным человеческое «я», он берёт в залог его тело – и ждёт своего часа, чтобы востребовать обратно то, что считает принадлежащим себе по праву. И лишь смерть приносит освобождение от этой тягостной, неумолимой зависимости.

Рука смерти подобна руке патриция, разящей, но и дарующей освобождение. ( 13 )

Освобождение!

Какое верное слово. Когда‑то, ещё до обращения, я считал, что смерть есть освобождение от жизни, теперь же понял: нет, смерть – это освобождение для  жизни, для вечной жизни в мире сновидений, в мире‑фридмоне, в котором становишься истинным Богом.

Тот, иной, мир наполнен иными существами, подобным людям или, наоборот, на людей совершенно непохожими – постичь ли нам его отсюда  , из‑вне? – и каждое такое существо несёт в себе свой  фридмон, в который оно погружается, когда отходит ко сну. Каждое творит во сне целый мир, творя же – становится его Богом. Есть ли предел череде таких миров‑фридмонов? Скольких Богов творю я во сне? Полчища… легионы…

Некто, сотворённый мною в процессе сна, погружается в свой фридмон, в свой сон, – и вдруг оказывается во внешнем для меня мире объективной реальности – возможно ли это? Вряд ли: твари в мир Бога путь закрыт. Царствие Божие ожидает её, тварь, не на небесах, внешних по отношению к её миру‑фридмону, а непосредственно в её мире‑фридмоне – но лишь после того, так Бог умрёт. Не она поднимется ко Мне, а Я спущусь к ней, переступив черту собственной смерти. Но Я ещё не умер – и потому обречён влачить существование полу‑бога, полу‑человека.

Я постиг одну важную истину: система фридмонов подчинена строгой иерархии. Обладая своим собственным фридмоном, я в то же самое время есть часть другого фридмона, владельцем и творцом которого является Господь Бог. Но и Он в свою очередь всего лишь песчинка в безбрежном море таких же песчинок, над которыми господствует иной, высший Бог. Эту цепочку можно продлить в обе стороны до бесконечности…

А не смыкается ли та цепочка в кольцо? И не сотворён ли Бог, в конечном итоге, собственным творением? Творение творца есть творец своего творца – где же искать первопричину? Извечный вопрос о яйце и курице…

…удар по плечу.