Он захотел этого так, что заломило в груди от распирающего бессилия, что не имеет возможности, сделать это в сей миг. Да и Гоенег, верно, его просто так не отпустит, и Зарислава, наверное, уже будет спать, когда он вернётся.
Марибор глянул на солнце в оранжево-алом ореоле, озаряющее острог, и грудь наполнилась чем-то бурлящим, неудержимо пылким. Этот острог башнями и островерхими кровлями напомнил ему его самого. Такой же хищный, неподвижный, грозный, и Зарислава, как солнце. Мягкое её сияние проникало вглубь, растекаясь по телу тяжестью, наполняя силами, врывалось в самые потаённые глубины, рассеивая тьму и мрак.
Сегодня ночью она была его.
Воспоминания мгновений близости вовсе обезоруживали. Ещё ни к одной женщине Марибор не испытывал такого безудержного влечения, чтобы ему приходилось собирать все свои силы, дабы держать себя в руках и быть осторожным с Зариславой, чтобы не напугать, не причинить боли. Мягко сжимая её в объятиях, любоваться, как она кусает свои губы, и те наливаются краской. Несмелые её касания доводили его до края терпения. Даже Вагнара, искушённая в ласках, не повергала его в пьянящую одурь. Да, с княженкой было хорошо, но после он чувствовал лишь опустошение и сухость.
Встреча с травницей изменила всё в нём. Она из гнили его злобы вырастила дерево жизни, которое цветёт, позволяя ощущать окружение: запахи, движение ветра, горячее дыхание земли, холодные глубины неба. Она возродила его к жизни, обратив к свету. Ради неё хотелось жить.
Марибор со смутной тревогой подумал о своей судьбе. Вся его жизнь до встречи с Зариславой показалась замшелым болотом, и он среди гнили ненависти и боли каким-то чудом смог жить, выживать, давясь собственным ядом. Он жил ради мести. Это было смыслом всего. Отвергнутый отцом, воспитанный волхвом, который был одержим несбыточным замыслом, он был в их руках как дворовый щенок. Он слушал и выполнял то, что ему говорили. До сих пор не укладывалось в голове, что Славер, который предал его с самого начала, мог построить ему пристанище. Князь же был к нему холоден и равнодушен, как к камню.
Марибор всё пытался вспомнить хоть что-то хорошее из своего прошлого, но всё время натыкался на чёрную пропасть, падать в которую он не желал, чтобы не тревожить старые раны, не испытывать забытую, зудящую боль.
Данияр решил проявить великодушие. Он оказался куда проницательней, чем Марибор предполагал. Племянник прежде всего думал о своём будущем, решив разорвать проклятие Творимира и отпустить предателя, зная, что Марибор был замешан в смерти Горислава.
— Заруба, — повернулся Марибор к затихшему тысяцкому, ехавшему рядом на бурнастой масти коне.
— Да, княже, — отозвался он, придерживая узду.
Марибор помолчал, ещё не привык, что его так величают, даже коробилось что-то внутри.
— Завтра соберутся мужи вступать в дружину.
— Дык знаю, а как же.
— Я вот что подумал… пора бы тебе становиться воеводой.
Суровое лицо тысяцкого вытянулась от удивления, глаза его как-то странно заблестели.
— Что скажешь? — усмехнулся Марибор.
Заруба всегда был верен Гориславу, но всё же сдержанно вёл себя с ним, хоть по совести и чести выполнял свои обязанности. И Марибор плохо его знал до того мига, как судьба вынудила их вместе пройти испытание.
— Так я это… — растерялся, было, воин.
— И какой же из него воевода, тут командный голос нужен, — хохоча, подтрунил тысяцкого Стемир, и его тут же поддержали Вратко и Будимир, смеясь в усы.
— А ты, Стемир, станешь сотником до тех пор, пока не соберём тысячу.
Стемир резко перестал хохотать, и воины ещё больше зашлись смехом.
— Благодарствую, княже, за честь, — отозвался пришедший в себя Заруба совсем посерьёзнев. |