– Ее сознание не здесь, – негромко произнесла мае. – Оставь ее.

И так мы и провели Несчастливый час в молчании, слушая, как музыкальный автомат играет странную смесь песен, пахнущих застарелым сигаретным дымом и одиночеством, и в каждой была своя печаль.

Выходя из бара, я заметила бежевый внедорожник, припаркованный дальше по улице, возле ресторана «Мюррей».

– Он похож на тот джип, который я видела вчера, – сказала я.

Он уехал прежде, чем я смогла сказать точно. Мае с Дашай меня даже не слышали. Они обе думали о Беннете.

Позже в тот же вечер, когда Дашай удалилась к себе, я вернулась в гостиную, уселась на диван и постаралась настроиться на ее мысли.

Рассуждала я просто: она мой друг; она в беде; и они с мамой явно не готовы рассказать мне, что произошло на Ямайке. Оставаться и дальше в стороне было невыносимо.

В комнату вплыла мае в белом шелковом халате, мерцавшем при движении. Она с первого взгляда поняла, чем я занимаюсь.

– Ты забыла, что я говорила о подслушивании? – яростно прошептала она. – Это дурно…

– Папа всегда говорил, что абсолютных правил в области морали практически нет, – быстро сказала я и тут же вспомнила, как он не любил тех, кто перебивает. «Искусство беседы в Америке совершенно утрачено», – сказал он как‑то. – Извини, что перебила, – добавила я.

– И как ты оправдаешь подслушивание? – Она уселась в кресло напротив.

– Ну, факт вторжения в ее личное пространство перевешивается его возможным положительным результатом. – Я надеялась, что мои слова звучат убедительно. – Я люблю Дашай. Возможно, я смогу ей помочь.

– По‑моему, это нелогично, – медленно проговорила мае.

– Ты позволяешь мне слушать свои мысли. Что такого уж плохого в подслушивании?

– Я позволяю тебе слушать иногда, – сказала мама и в подтверждение своих слов заблокировала мысленный фон. Для нас это не составляет труда, хотя я нередко забываю это делать. – Я не такой специалист по этике, как ты или твой отец, но, по‑моему, нечестно подслушивать или лезть в мысли того, кто расстроен. Все равно что без спросу трогать чужие вещи, а это однозначно плохо.

Я сложила руки на груди.

– Даже если думаешь, что сможешь помочь? – Я впервые возражала маме и находила это восхитительным. Интересно, хватило ли бы у меня пороху, не будь в комнате так темно?

Внезапно в гостиную скользнула Дашай.

– Перестань, Ари, – сказала она.

Но я не могла не оставить последнее, как мне казалось, слово за собой:

– Дашай, ты, должно быть, подслушивала.

«Вот язва», – подумала мае. А Дашай мысленно ответила: «Совсем как ее маменька».

Несмотря на все свои аргументы, я понимала, что мае права: слушать чужие мысли значило вторгаться в личное пространство, что допустимо только при исключительных обстоятельствах. Беда в том, что в тот год едва ли не все обстоятельства казались исключительными.

В итоге мне не пришлось подслушивать, чтобы узнать историю. Дашай сама рассказала мне несколько дней спустя.

Беннет с самого начала не хотел ехать на Ямайку, сказала она. Дашай не была дома несколько лет – она уехала вскоре после того, как ее родители погибли в автокатастрофе, – и похороны бабушки не казались ее любимому подходящим поводом для знакомства с ее семьей. Но Дашай его уболтала. (Беннета легко было уговорить – он был из тех мужчин, что движутся по жизни, словно в танце, легко смеются и вызывают у женщин желание кокетничать.)

С первого же вечера все пошло не так.