Вдруг он снова наклоняется и подбирает что-то с земли. Он поднял — вы не поверите, но все это чистая правда! — еще полкроны!

— Подумать только, их тут оказывается даже две! — говорит он. — В моих книгах о сокровищах сказано, что две монеты в одном саду — большая редкость.

Хорошо бы дядя Альберта, который живет в соседнем доме, и впредь помогал нам искать сокровища: глаза у него больно острые, ведь даже Дора, которая, по ее словам, как раз смотрела на то самое место, где он нашел вторую монету, ничего там не заметила.

Глава третья, в которой мы были сыщиками

Потом с нами случилось еще одно очень интересное происшествие, все по правде, как и те полкроны, а вовсе не выдумка. Я ведь хочу написать правдивую книжку — насколько это возможно. Конечно, мы читали и Шерлока Холмса и другие книжки в желтом переплете с картинкой на обложке и скверным шрифтом — стоят они четыре с половиной пенса, и края у них всегда загнуты вверх и замусолены, потому что люди спешат заглянуть в самый конец истории и еще успеть на поезд. По-моему, так нечестно. Я прежде всего имею в виду книги, написанные мистером Габорио (Альбертов дядя говорит, что хуже перевода он не видал, не говоря уж о том, какой это скверный английский). Конечно, с Киплингом их не сравнить, но по мне они вполне хороши. Еще мы читали книгу Дика Диддлингтона, на самом деле его зовут иначе, но я хорошо осведомлен относительно законов об оскорблении личности, и потому не стану называть его по имени, а просто скажу, что эта книжка никуда не годится. Зато она и подсказала нам эту идею.

Дело было в сентябре, и мы так и не поехали к морю — слишком это накладно, даже если отправиться всего-навсего в Ширнесс, где на каждом шагу валяются старые ботинки и консервные банки, а песка вовсе нет. Все в округе уехали, даже наши соседи — не Альберт, а те, что с другой стороны. Их прислуга сказала Элайзе, что они уезжают в Скарборо, и на следующий день в доме и вправду были спущены все шторы, рамы задраены наглухо, и молочник больше туда не заходил. Между их домом и нашим растет большой каштан, и с него мы собирали каштаны для игры и делали мазь от цыпок. Из-за этого каштана нам не было видно, спущены ли шторы и на другой стороне дома, так что Дикки влез на него и сказал, что окна и там закрыты.

Стояла жара, в доме было невыносимо душно, мы почти все время играли в саду. Из кухонной скатерти и наших одеял мы соорудили палатку — в ней, правда, тоже было жарко, но это же совсем другое дело. И дядя Альберта сунул нос в нашу палатку и сравнил ее с турецкой баней. В общем-то обидно, что мы не поехали на море, но мы понимали, что нам не следует быть неблагодарными, ведь мы могли бы быть маленькими оборвышами и жить в трущобах, куда и летом не проникает луч света, ходить в лохмотьях и босиком, — правда, я ничего не имею против лохмотьев, а босиком в такую жару даже приятно, и мы часто разувались, особенно если это требовалось по правилам игры. В тот день мы как раз играли в потерпевших крушение, и все сидели в этой палатке, доедая жалкие остатки пищи, которую мы с риском для жизни спасли во время кораблекрушения. Это были неплохие остатки: кокосовые карамельки на два пенса (из Гринвича, где на пенни можно купить четыре унции), три яблока, макароны (длинные и со сквозной дырочкой, через них и воду пить можно, конечно, пока их не сваришь), а закусывали мы сырым рисом и холодным пудингом, который Алиса умыкнула из кладовки заодно с макаронами и рисом. И вот, только мы доели, как один из нас и говорит: «А я хочу быть сыщиком».

Я никого не хочу обидеть, но я не помню в точности, кто именно это сказал: Освальд говорит, что он, а Дора утверждает, будто первым это сказал Дикки — ну и ладно, Освальд не грудной младенец, чтобы ссориться из-за таких мелочей.

— Я хочу быть детективом, — сказал Дикки, хотя я уверен, что это был вовсе не он, — я буду расследовать странные и ужасные преступления.