|
-- Не ты меня заставляешь грешить, а я тебя. Пиши, как велю, с тебя не спросится, ты -- только рука моя! Праведность свою не нарушишь этим, не бойся! А на десять рублей в месяц ни я, ни кто не уловчится правильно жить. Это -- пойми! "Ах ты, -- думаю, -- дрянцо с пыльцой!" -- Довольно! -- говорю. -- Всё это надо прекратить. А ежели вы не перестанете баловаться, то я каждый раз буду обличать дела ваши на селе. Поднял он усы к носу, оскалил зубы и вытаращил круглые глаза свои. Меряем друг друга, кто выше. Тихо спрашивает он: -- Верно? -- Верно! Засмеялся Титов, словно горсть двугривенных на пол швырнул, и говорит: -- Ладно, праведник! Оно, пожалуй, так и надо мне -- надоело уж около рублей копейки ловить. Стало ворам тесно -- зажили честно! И ушёл, хлопнув дверью, так что даже стёкла в окнах заныли. Показалось мне, как будто сократился Титов с того дня, ко мне перестал приставать. Был он большой скопидом, и хотя ни в чём себе не отказывал, но цену копейке знал. В пище сластолюбив и до женщин удивительно жаден, -- власть у него большая, отказать ему бабы не смеют, а он и пользуется; девиц не трогал, видимо -- боялся, а женщины -- наверное, каждая хоть раз, да была наложницей его. И меня к этому не раз поджигал: -- Чего ты, -- говорит, -- Матвей, стесняешься? Женщину поять -- как милостыню подать! Здесь каждой бабе ласки хочется, а мужья -- люди слабые, усталые, что от них возьмёшь? Ты же парень сильный, красивый, -- что тебе стоит бабу приласкать? Да и сам удовольствие получишь... Он ко всякой подлости сбоку заходил, низкий человек. Однажды спрашивает меня: -- Ты как, Матвей, думаешь -- силён праведник у господа? Не любил я вопросы его. -- Не знаю, -- говорю. Подумал он -- и снова: -- Вот, вывел бог Лота из Содома и Ноя спас, а тысячи погибли от огня и воды. Однако сказано -- не убий? Иногда мне мерещится -- оттого и погибли тысячи людей, что были между ними праведники. Видел бог, что и при столь строгих законах его удаётся некоторым праведная жизнь. А если бы ни одного праведника не было в Содоме -- видел бы господь, что, значит, никому невозможно соблюдать законы его, и, может, смягчил бы законы, не губя множество людей. Говорится про него: многомилостив, -- а где же это видно? Не понимал я в ту пору, что человек этот ищет свободы греха, но раздражали меня слова его. -- Кощунствуете вы! -- говорю. -- Боитесь бога, а не любите его! Выхватил он руки из карманов, бросил их за спину, посерел, видно, что озлобился. -- Так или нет -- не знаю! -- отвечает. -- Только думается мне, что служите вы, богомолы, богу вашему для меры чужих грехов. Не будь вас смешался бы господь в оценке греха! Долго после того не замечал он меня, а в душе моей начала расти нестерпимая вражда к нему, -- хуже Мигуна стал он для меня. |
