|
Я и принял его в такой должности: бог создает вишню, сатана -- лопух, бог жаворонка, сатана -- сову. Но вышло как-то так, что хоть я и признал сатану, а не поверил в него и не убоялся; служил он для меня объяснением бытия зла, но в то же время мешал мне, унижая величие божие. Старался я об этом не думать, но Титов постоянно наводил меня на мысли о грехе и силе дьявола. Читаю я, а он, вдруг и не показывая глаз, спрашивает: -- Матвей, что значит -- камо? Отвечаю: -- Куда... Помолчав, он говорит: -- Камо гряду от лица твоего и от гнева твоего камо бегу? Жена его глубоко вздохнёт и ещё более испуганно смотрит на меня, чего-то ожидая. И Ольга, мигая синими глазками, предлагает: -- А -- в лес? -- Гряду -- значит иду? -- спрашивает Титов. -- Да. Вынул он, помню, руки из карманов и стал крутить обеими свои длинные усы, а брови на лбу у него дрожат. Потом быстро спрятал руки и говорит: -- Это царь Давид спрашивал -- камо бегу! Царь, а боялся! Видно, дьявол-то много сильнее его был. Помазанник божий, а сатана одолел... Камо гряду? К чёрту в лапы грядёшь -- и спрашивать нечего! Вот оно как! Значит нам, холопам, нечего и вертеться, коли цари туда поспевают. Ходил он по этой тропе часто, и хотя я речей его не понимал, неприятны они мне были всегда. О благочестии моём всё больше говорили, и вот Титов начал внушать мне: -- Молись усердно за меня и за всю мою семью, Матвей! Очень я тебя прошу -- молись! Пусть это будет платой твоей за то, что приютил я тебя в тепле и в ласке. А мне что? Молитва моя без содержания была, вроде птичьей песни солнцу, -- стал я молиться за него и за жену, а больше всего за Ольгуньку, очень хорошая девочка росла, тихая, красивая, нежная. Обращался я к богу словами псалмов Давидовых, а также всеми другими молитвами, какие знал, и было приятно мне твердить про себя складные, певучие слова, но как только вспомню Титова, скажу: "Помилуй, господи, велиею милостию твоею раба твоего Георгия..." -- и вдруг остынет сердце, и как бы иссякнет ручей молитвословия моего, замутится ясность радости, словно стыдно мне перед богом, -- не могу больше! И, потупя глаза, чтобы не видеть лика на иконе, встаю на ноги, не то -- огорчён, не то -- сконфужен. Беспокоило это меня -- почему так случается? Старался понять и не мог, а жалко было мне, когда исчезала радость моя, разбиваясь об этого человека. Как заметили меня люди, то и я стал их замечать. Бывало, в праздник выйду на улицу -- народ смотрит на меня любопытно, здороваются со мной иные степенно, а иной -- со смешком, но все видят. -- Вот, -- говорят, -- молитвенник наш! -- Гляди, Матвей, святым будешь, пожалуй? -- А вы не смейтесь, ребята, -- он не поп, не за деньги в бога верует! -- Али мужиков во святых не было? -- От нас -- всякая душа, да нам пользы ни шиша! -- Разве он мужик? Он тайный баринок!. |
