|
Книги, которые дал мне читать, все отобрал. Одна из книг была русская история -- очень удивляла она меня, но дочитать её не успел я. Соображаю, чем бы я мог обидеть барина моего, не вижу. А начало его речи осело в памяти моей и тихонько живёт там поверх всего, ничему не мешая. "Бог есть сон твоей души", -- повторяю я про себя, но спорить с этим нужды не чувствую -- лёгкая мысль. Вскоре явилась и дама его; было это поздно ночью. Слышу, звонит Антоний и кричит: -- Живо, самовар! А когда я подал самовар, вижу, сидит на диване женщина в розовом широком платье, белокурые волосы по плечам распущены; маленькая, точно кукла, лицо тоже розовое, глаза голубые; скромной и грустной показалась мне она. Ставлю я посуду на стол, Антоний торопит: -- Скорей возись, скорей! "Ишь ты, -- думаю, -- воспылал!" Дело это любовное понравилось мне; то есть приятно было видеть Антония хоть на любовь -- дело немудрое -- способным. Сам-то я в ту пору холоден к этому был, да и монашеское распутство отвращало в сторону, ну, а отец Антоний -- какой же монах?.. Женщина его, по-своему, красива -- свеженькая такая, словно новая игрушка. Наутро прихожу комнаты убирать, его нет, к игумену пошёл, а она сидит на диване с книжкой в руках, ноги поджав, нечёсаная, полуодетая. Спросила, как зовут, -- сказал; давно ли в монастыре, -- сказал. -- Не скучно? -- Нет, -- мол. -- Странно, если правда! -- Почему, -- говорю, -- не правда? -- Такой ты молодой, красивый! -- А разве монастырь -- для уродов? Засмеялась она и голую ногу одну спустила с дивана. Разглядывает меня и немножко неладно ведёт себя: руки голыми до плеч показывает, платье на груди не застёгнуто. "Это ты напрасно делаешь, -- думаю, -- наготу надо для милого беречь!" А она, дурочка, спрашивает: -- Неужели тебя женщины не смущают? -- Я, -- мол, -- их не вижу, да и чем же они могут смущать? -- Как -- чем? -- и хохочет. -- Как это -- чем? А в двери Антоний стоит и сердито спрашивает: -- Что такое, Зоя? А? -- Ах, -- кричит она, -- он такой забавный, этот! И защебетала, защебетала, рассказывая, какой я забавный. Но Антоний, не слушая её, сурово приказывает мне: -- Ступай, разбери там кульки и ящики, потом нужно часть игумену снести! Ещё за обедом в тот день оба они довольно выпили, а вечером после чаю женщина эта уж совсем пьяная была, да и Антоний, видимо, опьянел больше, чем всегда. Гоняет меня из угла в угол -- то подай, это принеси, вино согрей да остуди. Бегаю, как лакей в трактире, а они всё меньше стесняются со мной, -- барышне-то жарко, и она понемногу раздевается, а барин вдруг спрашивает меня: -- Матвей, она красивая? -- Ничего, -- мол. |
