|
-- Нет, ты погляди хорошенько! А она хохочет, пьяненькая. Я хочу уйти, но Антоний свирепо кричит: -- Куда? Стой! Зойка, покажись ему голая... Думал я, что ослышался, но она сорвала с себя какой-то халатик и встала на ноги, покачиваясь. Смотрю на Антония; он -- на меня... Сердце моё нехорошо стучит, и барина этого несколько жаль: свинство как будто не к лицу ему, и за женщину стыдно. И вот он кричит: -- Ступай вон, ты, хам! Я ему откликнулся: -- Ты сам! Вскочил он, бутылки со стола повалились, посуда дребезжит, и что-то полилось торопливо, печальным ручьём. Вышел я в сад, лёг. Ноет сердце моё, как простуженная кость. Тихо, и слышу я крики Антония: -- Вон! А женщина визгливо отвечает: -- Не смей, дурак! Потом лошадей на дворе запрягали, и они, недовольно фыркая, гулко били копытами о сухую землю. Хлопали двери, шуршали колеса коляски, и скрипели ворота ограды. Ходил по саду Антоний и негромко взывал: -- Матвей! Ты где? Вот его высокое тело в чёрном двигается между яблонями, хватаясь руками за ветви, и бормочет: -- Ду-урак... эй! И тащится, вьётся по земле густая тяжёлая тень за ним. Пролежал я в саду до утра, а утром явился к отцу Исидору. -- Отдайте-ка паспорт мой, ухожу я! Удивился, даже подпрыгнул. -- Почему? Куда? -- По земле, но не знаю -- куда, -- говорю. Он допрашивает. -- Я, -- мол, -- ничего не буду объяснять. Вышел из кельи его, сел около неё на скамью под старой сосной нарочно тут сел, ибо на этой скамье выгоняемые и уходившие из обители как бы для объявления торчали. Ходит мимо братия, косится на меня, иные отплёвываются: забыл я сказать, что был пущен слух, якобы Антоний-то в любовники взял меня; послушники мне завидовали, а монаси барину моему, -- ну и клеветали на обоих. Ходит братия, поговаривает: -- Ага, выгнали и этого, слава тебе, господи! Отец Асаф, хитренький и злобненький старичок, шпион игумена, должность Христа ради юродивого исполнявший в обители, начал поносить меня гнуснейшими словами, так что я даже сказал ему: -- Уйди, старик, а то я тебя за ухо возьму и сам прочь отведу! Он хотя и блажен муж был, но слова мои понял. Потребовал меня глава обители и ласково говорит: -- Намекал я тебе, Матвей, сыне мой, что было бы лучше, если б ты в контору пошёл, и -- был я прав! И так всегда старшие! Разве, при строптивости твоей, можно выдержать послушание келейника? Вот ты скверно изругал почтенного отца Антония... -- Это он вам сказал? -- А кто же? Ты ещё не говорил. |
