|
-- Ещё кабы в одночасье скончаться али -- во сне, а как нападёт болезнь, да и начнёт понемножку грызть! Сморщился он, съёжился, стал на плесень похож; бежит, подпрыгивает, глаза погасли, и тихонько бормочет не то мне, не то себе: -- Господи! Хоть бы комариком пожить на земле! Не убий, господи! Хоть бы клопиком али малым паучком! "Эх ты, жалость!" -- думаю. А на привале, на людях, -- ожил и сейчас же опять о своей хозяйке -- о смерти -- заговорил, бойко таково. Убеждает людей: умрёте, дескать, исчезнете в неизвестный вам день, в неведомый час, -- может быть, через три версты от этого места громом убьёт. На иных -- тоску наводит, другие -- сердятся, ругают его, а одна бабочка молодая заметила: -- Туга мошна, вот и смерть тошна! И так зло сказала она это, что заметил я её, а старичок, смерти преданный, осёкся. Всю дорогу до Лубен утешал он меня и, воистину, до смерти надоел! Много видел я таких, кои от смерти бегают, глупо играя в прятки с ней. Удручённые страхом и среди молодых есть -- эти ещё гаже стариков, и все они, конечно, безбожники. В душе у них, как в печной трубе, черно, и всегда страх там посвистывает, -- даже и в тихую погоду свистит. Мысли их подобны старым богомолкам: топчутся по земле, идут, не зная куда, попирают слепо живое на пути, имя божие помнят, но любви к нему не имеют и ничего не могут хотеть. Только разве одно их занимает: внушить бы свой страх людям, чтобы люди приняли и приласкали их, нищих. Но они подходят к людям не затем, что жаждут вкусить мёда, а чтобы излить в чужую душу гнилой яд тления своего. Самолюбы они и великие бесстыдники в ничтожестве своём; подобны они тем нищим уродам, кои во время крестных ходов по краям дорог сидят, обнажая пред людьми раны и язвы и уродства свои, чтобы, возбудив жалость, медную копейку получить. Ходят они, пытаются всюду посеять тёмные семена смятения, стонут и желают услышать ответный стон, а вокруг их вздымается могучий вал скромных богоискателей и разноцветно пылает горе человеческое. Вот хоть бы молодка эта, хохлушка, что заметила старику насчёт тугой мошны. Молчит, зубы сжаты, тёмное от загара лицо её сердито и в глазах острый гнев. Спросишь её о чём-нибудь -- отвечает резко, точно ножом ткнёт. -- Ты бы, милая, -- говорю, -- не чуралась меня, а сказала бы горе-то... Может, легче будет тебе! -- Что вы хотите от меня? -- Да ничего не хочу, не бойся! Вспыхнула она: -- Я и не боюсь, а противно мне! -- Чем же я противен? -- А что пристаёте? Я народ покричу! И так она всех брыкает -- старых, молодых и женщин тоже. -- Ты мне не нужна, -- говорю, -- а нужно мне горе твоё, хочу я знать всё, чем люди мучаются. Сбоку поглядела на меня и отвечает: -- До других идите! Все бедуют, будь они прокляты! -- За что же проклинать? -- А так я хочу! Кажется она мне похожей на кликушу. |
