|
-- Нет. -- Ага! Духобор? -- Почему? -- По мыслям. Лицо у него розоватое, как ветчина, а глаза маленькие. -- Ежели, -- говорит, -- бога ищешь, то, конечно, затем, чтобы низвергнуть его! И грозит мне пальцем: -- Знаю я вас! А вот не желаешь ли прочитать сто раз "Верую"? Вот прочитай-ко! И все глупости твои исчезнут, яко дым. А вообще вас бы, еретиков, в Абиссинию надо ссылать, в Африку, ко эфиопам, да! Там бы вы живо от жары передохли! Спрашиваю я его: -- А вы были там, в Абиссинии этой? -- Был, -- говорит. -- А вот не издохли? Рассердился монах. Встретил я над Днепром человека: сидит он на берегу против Лавры и камешки в воду бросает; лет пятьдесят ему, бородатый, лысый, лицо морщинами исчерчено, голова большая; я в то время по глазам уже видел серьёзных людей, -- подошёл к нему, сел рядом. Вечер был. Торопливо катит воды свои мутный Днепр, а за ним вся гора расцвела храмами: трепещет на солнце кичливое золото церковных глав, сияют кресты, даже стёкла окон как драгоценные камни горят, -- кажется, что земля разверзла недра и с гордой щедростью показывает солнцу сокровища свои. А человек рядом со мною говорит негромко и печально: -- Закрыть бы всю Лавру стеклом, монахов выгнать вон, и никого не пускать туда, -- нет уже людей, достойных ходить среди этой красоты! Словно сказка, кем-то мудрым и великим рассказанная, застыла там за рекой; прибегают издалека волны Днепра и радостно плещут, видя её, но не гаснет в удивлённом пении реки тихий голос человека. -- Как сильно было начато, как могуче строено! Как старый сон, вспоминаю я князя Владимира, Антония, Феодосия, богатырей русских -- и жалко мне чего-то. Громко и радостно звонят многочисленные колокола на том берегу, но слышнее для меня грустные думы о жизни. -- Не помним мы никто родства своего. Я вот пошёл истинной веры поискать, а теперь думаю: где человек? Не вижу человека. Казаки, крестьяне, чиновники, попы, купцы, -- а просто человека, не причастного к обыкновенным делам, -- не нахожу. Каждый кому-нибудь служит, каждому кто-нибудь приказывает. Над начальником ещё начальник, и уходит всё это из глаз в недостижимую высоту. А там скрыт бог. Ночь идёт; посинела вода в реке, и кресты на церквах потеряли лучи. Человек бросает в реку камешки, а я уже не вижу кругов от них. -- В третьем году, -- говорит он, -- у нас в Майкопе бунт был по случаю чумы на скоте. Вызваны были драгуны против нас, и христиане убивали христиан. Из-за скота! Много народу погублено было. Задумался я -- какой же веры мы, русские, если из-за волов смерти друг друга предаём, когда богом нашим сказано: "не убий"? Уплывает Лавра во тьму, точно в гору уходит, как видение. Шарит казак руками по земле вокруг себя -- ищет камней, находит и мечет их в реку. |
