|
Ставлю я разные вопросы старику; хочется мне, чтоб он проще и короче говорил, но замечаю, что обходит он задачи мои, словно прыгая через них. Приятно это живое лицо -- ласково гладят его красные отсветы огня в костре, и всё оно трепещет мирной радостью, желанной мне. Завидно: вдвое и более, чем я, прожил этот человек, но душа его, видимо, ясна. Говорю: -- Один человек сказал мне, что вера -- выдумка, а ты что скажешь? -- Скажу, -- отвечает, -- что не знал человек, о чём говорит, ибо вера великое чувство и созидающее! А родится она от избытка в человеке жизненной силы его; сила эта -- огромна суть и всегда тревожит юный разум человеческий, побуждая его к деянию. Но связан и стеснён человек в деяниях своих, извне препятствуют ему всячески, -- всё хотят, чтобы он хлеб и железо добывал, а не живые сокровища из недр духа своего. И не привык ещё, не умеет он пользоваться силами своими, пугается мятежей духа своего, создаёт чудовищ и боится отражений нестройной души своей -- не понимая сущности её; поклоняется формам веры своей -- тени своей, говорю! Не скажу, чтоб в ту минуту понял я его, но почему-то сильно рассердился и думаю: "Ну, теперь с этого места я тебя никуда не пущу, доколе ты не ответишь мне на коренной вопрос!" И строго спрашиваю: -- А почему ты бога обходишь? Смотрит он на меня, подняв брови, и говорит: -- Да я, милый, всё время о нём толкую! Разве ты не чувствуешь? Встал на колени и, освещённый огнём, протянул руку мне, говоря тихо и внушительно: -- Кто есть бог, творяй чудеса? Отец ли наш или же -- сын духа нашего? Вздрогнул, помню, и оглянулся я, ибо -- жутко мне стало: вижу в старике нечто безумное. И эти чёрные тени лежат вокруг, прислушиваясь; шорохи лесные отовсюду ползут, заглушая слабый треск углей, тихий звон ручья. Мне тоже захотелось на колени встать. Он уже громко говорит, как бы споря: -- Не бессилием людей создан бог, нет, но -- от избытка сил. И не вне нас живёт он, брате, но -- внутри! Извлекли же его изнутри нас в испуге пред вопросами духа и наставили над нами, желая умерить гордость нашу, несогласную с ограничениями волю нашу. Говорю: силу обратили в слабость, задержав насильно рост её! Образы совершенства -- поспешно делаются; это вред нам и горе. Но люди делятся на два племени: одни -- вечные богостроители, другие -- навсегда рабы пленного стремления ко власти над первыми и надо всей землей. Захватили они эту власть и ею утверждают бытие бога вне человека, бога -- врага людей, судию и господина земли. Исказили они лицо души Христа, отвергли его заповеди, ибо Христос живой -- против их, против власти человека над ближним своим! Говорит он -- и словно больной зуб в душе моей пошатывает, хочет выдернуть; больно мне и хочется кричать: "Не то!" А у него -- лицо праздничное, весь он пьян и буен радостью; вижу я безумие речи его, но любуюсь стариком сквозь боль и тоску души, жадно слушаю речь его: -- Но живы и бессмертны богостроители; ныне они снова тайно и усердно творят бога нового, того именно, о котором ты мыслишь, -- бога красоты и разума, справедливости и любви! Потрясает он меня речью своей, поднимает на ноги и как бы оружие в руки даёт, трепещет вокруг меня лёгкая тень, задевая крыльями лицо моё, страшно мне, кружится земля подо мной, и думаю я: "А если верно, что дьявол искушает людей прелестными речами и это его хитрые петли плетёт старик, дабы запутать меня в сеть величайшего греха?" -- Слушай, -- говорю, -- кто -- богостроители? Кто -- хозяин, коего ждёшь? Засмеялся он ласково, как женщина, и ответил: -- Богостроитель -- это суть народушко! Неисчислимый мировой народ! Великомученик велий, чем все, церковью прославленные, -- сей бо еси бог, творяй чудеса! Народушко бессмертный, его же духу верую, его силу исповедую; он есть начало жизни единое и несомненное; он отец всех богов бывших и будущих! "Безумен старик", -- думаю я. |
