|
До сей поры казалось мне, что хотя и медленно, но иду я в гору; не однажды слова его касались души моей огненным перстом и чувствовал я жгучие, но целебные ожоги и уколы, а теперь вдруг отяжелело сердце, и остановился я на пути, горько удивлённый. Горят в груди моей разные огни тоскливо мне и непонятно радостно, боюсь обмана и смущён. -- Неужели ты, -- спрашиваю, -- про мужиков говоришь? Он громко и с важностью отвечает: -- Да, про весь рабочий народ земли, про всю её силу, вечный источник боготворчества! Вот просыпается воля народа, соединяется великое, насильно разобщённое, уже многие ищут возможности, как слить все силы земные в единую, из неё же образуется, светел и прекрасен, всеобъемлющий бог земли! Говорит он так громко, словно не один я, -- но и горы, и леса, и всё живое, бодрствующее в ночи, должно слышать его; говорит и трепещет, как птица, готовая улететь, а мне кажется, что всё это -- сон, и сон этот унижает меня. Вызываю в памяти моей образ бога моего, ставлю пред его лицом тёмные ряды робких, растерянных людей -- эти бога творят? Вспоминаю мелкую злобу их, трусливую жадность, тела, согбенные унижением и трудом, тусклые от печалей глаза, духовное косноязычие и немоту мысли и всяческие суеверия их -- эти насекомые могут бога нового создать? Гнев и горький смех возникает в сердце моём. Понимаю, что старик нечто уже отнял у меня. И говорю ему: -- Эх, отец! Наблудил ты в душе у меня, словно козёл в огороде, вот и вся суть твоих речей! Но неужели со всеми решаешься ты так говорить? Великий это грех, по-моему, и нет в тебе жалости к людям! Ведь утешений, а не сомнений ищут они, а ты сомнения сеешь! Он -- улыбается. -- Быть, -- говорит, -- тебе на пути моём! Обидна мне эта улыбка. -- Врёшь! -- мол. -- Никогда не поставлю человека рядом с богом! -- И не надо, -- говорит, -- и не ставь, а то господина поставишь над собой! Я тебе не о человеке говорю, а о всей силе духа земли, о народе! Разозлился я; противен мне стал боготворец в лаптях, вшивый весь, всегда пьяный, битый и поротый. -- Ну, молчи! -- говорю. -- Старый богохульник и безумец ты! Что такое народ? Грязен телом и мыслями, нищ умом и хлебом, за копейку душу продаст... Тут случилось удивительное. Вскочил он на ноги и закричал: -- Цыц! Руками машет, ногами топает, того гляди в лицо пнёт меня. Когда было в нём пророческое -- стоял он дальше от меня, появилось смешное -- и снова приблизился ко мне человек. -- Цыц! -- кричит, -- мышь амбарная! И впрямь, видно, есть в тебе гнилая эта барская кровь. Подкидыш ты народный! Понимаешь ли -- о ком говоришь? Вот вы все так, гордионы, дармоеды и грабители земли, не знаете, на кого лаете, паршивые псы! Обожрали, ограбили людей, сели на них верхом, да и ругаете: не прытко вас везут! Прыгает он надо мной, падает тень его на меня, холодно хлещет по лицу, и я отодвигаюсь удивлённо, боюсь -- ударит он меня. Ростом я вдвое выше его, силы -- на десяток таких, а остановить человека -- нет у меня воли. |
