|
Говорю, как на исповеди; только иногда, бога коснувшись, запнусь: страшновато мне да и жалко чего-то. Потускнел за это время лик божий в душе моей, хочу я очистить его от копоти дней, но вижу, что стираю до пустого места, и сердце жутко вздрагивает. А старик, кивая головой, ободряет: -- Ничего, не бойся! Умолчишь -- себе солжёшь, а не мне. Говори, говори! Своего не жалей: изломаешь -- новое сделаешь! На все мои речи откликается он чутким эхом, и всё легче мне с ним. Застигла нас ночь. -- Стой! -- говорит он. -- Давай место искать для отдыха. Нашли приют под большим камнем, оторванным от родной горы; кусты на нём раскинулись, свешиваясь вниз тёмным пологом, и легли мы в тёплой их тени. Костёр зажгли, чай кипятим. Спрашиваю я: -- Что же ты мне скажешь, отец? Улыбается. -- А что знаю -- всё скажу! Только ты не ищи в словах моих утверждения: я не учить хочу, а рассказывать. Утверждают те, для кого ход жизни опасен, рост правды вреден. Видят они, что правда всё ярче горит -- потому всё больше людей зажигают пламя её в сердце своём, -- видят они это и пугаются! Наскоро схватят правды, сколько им выгодно, стиснут её в малый колобок и кричат на весь мир: вот истина, чистая духовная пища, вот -- это так! и навеки незыблемо! И садятся, окаянные, на лицо истины и душат её, за горло взяв, и мешают росту силы её всячески, враги наши и всего сущего! А я могу сказать одно: на сей день -- это так, а как будет завтра -- не ведаю! Ибо, видишь ли, в жизни нет настоящего, законного хозяина; не пришёл ещё он, и неизвестно мне, как распорядится, когда придёт, -- какие планы утвердит, какие порушит и какие храмы станет возводить? Павел-апостол однажды сказал: "всё содействует ко благу" -- многие утвердились на сих словах, и все утвердившиеся обессилели, ибо встали на месте! Камень сей бессилен почему? -- по неподвижности своей, брате! И нельзя говорить человеку: стой на сём! но -- отсюда иди далее! Первый раз слышу такую речь, и чуждо мне звучит она, -- ею отрицает человек сам себя, а я ищу самоутверждения. -- Кто же, -- мол, -- этот хозяин -- господь? Улыбается старик: -- Нет, -- говорит, -- ближе к нам! Не хочется мне назвать его -- лучше бы ты сам догадался! Ибо во Христа прежде и крепче всех те уверовали, кто до встречи с ним знал уже его в сердце своём, и это силою их веры поднят он был на высоту божества. Как перед дверью держит он меня, а не отворяет её, не показывает, что за нею спрятано им. Растёт во мне нетерпение и некая досада. Речи старика кажутся тёмными, и хотя порой сверкают жуткие искры в словах его, но они только ослепляют меня, не освещая тьму души. Ночь -- лунная, окружают нас чёрные тени, лес над нами молча в гору идёт, и над вершиною гор -- меж ветвей -- звёзды блестят, точно птицы огненные. Где-то близко ручей журчит, в лесу изредка филин гукает, и надо всем в ночи тихо живёт старикова речь. Чуден старик! Вот снял он со щеки какую-то букашку, держит на ладони и спрашивает её: -- Ты куда, баловень? А? Беги-ка в траву, существо! Это нравится мне: я тоже буканов всяких очень люблю, и всегда мне занятна их тайная жизнь среди трав и цветов. |
