|
-- Меня жарой разморило, а вот погоди, отдохну, так я те морщины-то выглажу! Есть в нём что-то, напоминающее Савёлку, и хочется мне с ним шутить. Но, может быть, уже через пять минут я слушал, разиня рот, его речь, странно знакомую и не слышанную мной; слушаю -- и как будто не он, а сердце моё радости солнечных дней поёт. -- Гляди... Это ли не праздник и не рай? Торжественно вздымаются горы к солнцу и восходят леса на вершины гор; малая былинка из-под ног твоих окрылённо возносится к свету жизни, и всё поёт псалмы радости, а ты, человек, ты -- хозяин земли, чего угрюм сидишь? "Что за неведомая птица?" -- спрашиваю я себя и говорю ему испытующе: -- А если думы одолели нерадостные? Указывает он на землю: -- Это что? -- Земля. -- Нет! Выше гляди! -- Трава, что ли? -- Ещё выше! -- Ну, тень моя! -- Тень тела твоего, -- говорит, -- а думы -- тень твоей души! Чего боишься? -- Я ничего не боюсь. -- Врёшь! Кабы не боялся, были бы думы твои бодры. Печаль рождается страхом, а страх от маловерия. Так-то! Наливает чай по кружкам и непрерывно говорит: -- Будто видел я тебя уже, а? Ты на Валааме был? -- Был. -- Когда? Значит -- не там. А мне показалось, что там видел я тебя, рыжего. Приметное лицо. Да!.. Это я в Соловках видел тебя! -- А в Соловках не был я. -- Не был? Напрасно! Древен монастырь и великой красоты. Сходи! -- Значит, не видал ты меня! -- говорю, и почему-то, обидно мне, что это так. -- Эка важность! -- восклицает он. -- Раньше не видал -- теперь вижу! А тогда, значит, был другой, похож на тебя. Не всё ли равно? Засмеялся я. -- Как же, -- мол, -- всё равно? -- А почему нет? -- Да ведь я -- это я, а другой -- другой! -- А ты его лучше? -- Не знаю. -- И я не знаю! Смотрю я на него, и овладевает мною нетерпение: хочется, чтобы он говорил. Он же, прихлёбывая чай, торопливо вспоминает: -- Да, -- ведь тот был кривой, чем и смущался весьма. Все эти кривые, хромые -- снаружи и внутри -- самолюбы неестественные! Я, дескать, крив -- али там -- я-де хром, но вы, люди, не смейте замечать это за мной! Вот и этот таков. Говорит он мне: "Все люди сволочи; видят они, что у меня один глаз, и говорят мне: ты кривой. А потому они -- мерзавцы!" Я ему говорю: "Ты, миленький, сам сволочь и мерзавец, коли не дурак, -- выбирай, что слаще! Ты, мол, пойми: не то важно, как люди на тебя смотрят, а то, как ты сам видишь их. Оттого мы, друг, и кривы и слепы, что всё на людей смотрим, тёмного в них ищем, да в чужой тьме и гасим свой свет. |
