все равно думает о Таннере.

Через несколько недель он прибудет в Священство Мелхиседеково, а затем пройдет через

Храм, и получит свой дар – а он думает о Таннере. Он пытается представить, как облачается в свое

храмовое белье – то, чего он с нетерпением ожидал всю свою жизнь…

И не может дышать.

Он  –  гей.  Он  никогда  не  будет  другим.  Сегодня  все  они  ждут  от  Себастиана  его

засвидетельствования и речи, как он полон радости, что его призвали распространять слово Божье

там, куда бы Он ни захотел отправить его, а он даже не знает, вписывается ли еще в Божье слово

или нет.

Что он творит?

***

Когда он входит в дом, во рту скапливается слюна – пахнет едой. Появляется его мать, она

сжимает его в объятиях и дает печенье.

Она выглядит такой  счастливой, а Себастиан собирается все разрушить.

Он прочищает горло.

–  Привет, ребят, –  здесь еще не все, но важные лица уже пришли. Пять улыбающихся лиц

повернуты в его сторону. Фейт натягивает свое платье, гордо распрямляясь, когда он смотрит на

нее.  Он  вспоминает,  каково  это  быть  таким  маленьким  и  наблюдать  за  кем–  то,  как  они

собираются вскрывать свой конверт.

Сердце раскалывается.

–  Вы все так прекрасны сегодня.

Его  мать  встает  рядом  с  обеденным  столом.  Ее  фартук  гласит  «ОСТАВАЙСЯ

СПОКОЙНОЙ  И  СЛУЖИ»,  и  все,  о  чем  он  может  думать,  –    о  маме  Таннера  и  ее  радужном

фартуке,  который  смущает  ее  сына,  и  что  Себастиан  отдал  бы  все  за  родителей,  которые

принимают его таким, какой он есть, не смотря ни на что.

–  Себастиан? – обращается его мама, ступая на шаг ближе. – Милый, ты в порядке?

Он кивает, но ощущает, как нарастает всхлип в горле.

–  Мне жаль. Мне так…так сильно жаль. Но, кажется, я должен поговорить с родителями

наедине несколько минут.

Я недавно шутил с Отэм по телефону: что не знаю, что хуже, Прово или Лос– Анджелес.

Она не поняла, ну, естественно, потому что живет в идеальной стране чудес Коннектикут, носит

свитера с заплатками на локтях и гольфы. (Это правда; не губите фантазию). ЛА – классный, не

поймите  меня  неправильно.  Просто  он  большой.  Мое  детство  прошло  недалеко  от  Сан–

Франциско,  так  что  я  знаю,  что  такое  большие  города,  но  ЛА  совершенно  другое  дело,  а

Калифорнийский университет – город внутри города. Вествуд Виладж – такая густая сеть артерий

и артериол в огромной кровеносной системе ЛА, зажатая между Уилшир и Сансет. Потребовалось

три недели, чтобы я перестал чувствовать, будто тону в городском океане.

Мама, папа и Хейли ехали со мной сюда в августе, как я думаю, самой  худшей поездкой в

истории.  В  разные  моменты,  я  уверен,  каждый  из  нас  молился  о  зомби–  апокалипсисе,  который

истребит наших родственников. В итоге: Хейли плохо в замкнутых пространствах, папа водит, как

слепой дед, и никто из нас не мог согласиться с музыкой.