— Да и я ведь с вами, черт побери, — стукнул себя в грудь Велкович, расхрабрившись после всего услышанного. — Но вы меня разбудите только в том случае, если опасность будет велика, очень уж я, знаете ли… убивать не люблю.

Они долго еще беседовали на эту тему. Госпожа Кристина приготовила чудесный пунш, который всем пришелся по вкусу, ибо на дворе начался дождь и воздух в комнате посвежел; чем дольше они обсуждали появление Патко, тем менее грозным он казался, так что в конце концов над разбойником уже просто смеялись. Однако госпожа Кристина все же удалилась на полчасика, — взяв свечу, она прошла с Клари в погреб, и там они зарыли столовое серебро, которое было у них в пользовании, а господин Михай Тоот, чтобы успокоить сильно побледневшую Мари, отправил деда Бугри в виноградник к Поторняи (четвертый дом по соседству), которому каменщики виллу строили, и нанял троих за немыслимую цену. Снабдив их ружьями, он велел им охранять ночью дом, ввиду чего господин Велкович, уставший от изнурительного путешествия и убаюканный принятыми внутрь напитками, спал как убитый, да и вообще все почивали спокойно, за исключением Мари, которая всю ночь на пролет металась на своей постели; Роза спала с ней в одна в комнате и слышала, как та вздыхает, но делала вид, будто ни чего не замечает.

Во всем прочем ночь прошла спокойно, без происшествий, если не считать странного сна, привидевшегося господину Велковичу, о котором он поведал за завтраком, окутав свой рассказ трансцендентальным туманом. Брели они по сеченьским колеям со свояком Мишкой, заливали сусликовые норы, как когда-то в детстве. После третьей шляпы воды — воду они носили в шляпе (чего, как сказал Велкович, здравым умом постигнуть нельзя, ибо шляпа была соломенная) — вместо суслика из норы выскочил промокший Патко, знаменитый разбойник, и, крикнув: «Кошелек или жизнь!» — навел прямо на Велковича дуло пистолета. Курок щелкнул, и тут-то началось самое удивительное, потому что пистолет не разрядился (конечно, порох мог подмокнуть), словом, курок не выполнил своего назначения, а вместо этого закукарекал, будто настоящий живой петух. Велкович проснулся и честным словом бургомистра заверяет, что, уже бодрствуя, в полном сознании опять услышал это призрачное кукареканье, доносившееся словно из-под земли.

Слушатели изумлялись, повариха Купецкая, принесшая кринку с молоком, даже перекрестилась, только госпожа Тоот весело рассмеялась.

— Да ведь это мой петушок, я вчера его да еще двух кур купила для бульона у бабы из Шомьовашархея. Курятника у нас нет, хлева тоже, вот я и заперла их в старый ящик в той комнате, где вы почивали. А когда вы приехали, я и забыла про них на радостях.

Слова Кристины вызвали оживление, и так начался день, под солнцем которого стал рассеиваться испуг вчерашнего вечера; впрочем, теперь на горе и вообще было шумно от песен сборщиков винограда, их веселого гиканья; от разложенных в виноградниках костров к небу поднимались дружелюбные ласковые столбы дыма. На крутых дорогах скрипели фургоны. Съехавшиеся со всей округи плохонькие цыганские оркестрики брели от давильни к давильне, пиликая на своих скрипочках. Шум, поднятый озорными ребятишками, прогнал остатки тишины, в ожидании первого виноградного сока из-под пресса мальчишки пускали змеев, летавших по путям шомьоских соколов. Вчера и позавчера их легкие тела были еще газетами, глашатаями свободы мысли, а сегодня, болтаясь у ребятишек на веревочке, они маялись на игривом ветерке.

Появление на горе людей полностью восстановило храбрость обитателей виллы. Госпожа Тоот вырыла свое серебре; а до истоков легенды о Патко докопался Михай Тоот, утром отправившийся в Папу купить кое-каких деликатесов для своих гостей. Его ожидали с любопытством, со смешанными чувствами: какие-то вести он принесет?

— Что ты слышал о Патко? — набросился на него Велкович.