ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА «Пансион св. Себастьяна». Репеттешспап усадьба и ее обитатели

В мезернейской гостинице под названием «Большая кружка», где на вывеске намалевана такая кружища, что в нее вместилось бы полтора гектолитра пива, обычно играли по вечерам в шахматы два умных человека. Иногда они только беседовали, и у каждого была своя навязчивая идея. Один из умных людей, доктор Анзелмуш Пазмар, доказывал, что следует издать закон, запрещающий лечить людей до пятидесятилетнего возраста (доктор под собой сук рубил), ибо если у человека, не достигшего пятидесяти лет, организм здоровый, он и сам поправится, а коли конституция слабая, надобно предоставить его своей судьбе, нечего плодить дармоедов да хилых потомков; лечить нужно только от всяких старческих немощей тех, кому уже за пятьдесят. Если такой закон введут, стоит тогда посмотреть на Венгрию этак лет через сто. У второго умного человека, мастера-трубочиста Йожефа Холича, тоже была своя идея спасения родины (она ведь имеется у каждого венгра). Он утверждал, что великой страну делают трубы. Это уж точно. Правительство по глупости своей заставляет статистиков считать людей, хотя следовало приказать пересчитать трубы. В трубах вся сила. Англия велика не оттого, что в трех ее королевствах проживает сорок миллионов жителей, а потому, что у нее около пятнадцати миллионов труб имеется. На каждые три души населения — труба. (Хотел бы я только знать, черт побери, кто их там все чистит!)

Доктор был о трубах дурного мнения, ведь через них все дымом вылетает, сколько человек ни заработал. Трубы, говорил он, любил только Диккенс, ветер ему через них романы насвистывал.

Но мастер Холич, хотя и не был таким ученым человеком, как доктор, с честью выходил из спора:

— Правильно, есть трубы, через которые и земля вылетает, но есть и иные, в которые влетают деньги. Правда, такие дымоходы только у Михая Тоота имеются.

Это верно. В Рекеттешском поместье полно было стройных, устремленных к небу труб: на краю села стояла паровая мельница, на опушке леса торчали огромные трубы завода и лесопилки, а с прошлого года рядом с мочилами для конопли работал винокуренный завод, превращая картофель, который словаки уже не могли доесть, в спирт; был в поместье и кирпичный завод, и еще бог знает, чего только не было. Одним словом, Михай Тоот не зря в Америке побывал, настоящий маленький рай создал в запущенном именье, где наряду с идиллическим первобытным хозяйствованием пытался ввести американские порядки, то есть справляться без перекупщиков, как он объяснил соседним помещикам, показывая им свои луга с дренажем и дымящие фабрики. «Вы, господа, евреев ругаете, а обойтись без них не можете, так как они покупают то, что вы производите; я же их не ругаю, но надобности у меня в них нет, я сам по возможности перерабатываю, что произвожу. И народу работу даю, и прибыль в карман кладу», — добавлял он.

Неправда заключалась лишь в том, что он кладет прибыль в карман. Именье Михая Тоота на самом деле приносило денежки, но он не был ни жадным, ни корыстолюбивым (американские акции давали ему достаточно доходу) и, что приносило поместье, с умной щедростью раздавал на благотворительные цели, по большей части анонимно, — вовсе не из тщеславия, а из благородных побуждений, ради удовольствия считать себя хорошим человеком и полезным гражданином. Благотворительность его была совсем иного рода, чем у прочих венгров. Он не позволял выкачивать из себя деньги на выборы депутатов, гроша не давал на партийные цели (за что его считали плохим патриотом), еще меньше жертвовал на церкви и всякие поповские выдумки (за что прослыл «проклятым язычником»), но вместо этого летом раздавал бонтоварским детям триста мячей, а зимой — столько же пар коньков (за что заслужил титул придурка) и основал в Мезерне (татарской столице) «Пансион ев Себастьяна», став его покровителем и приняв на себя все расходы.