Барон Мелиадус упал на колени, широко раскинув руки, его огромная маска волка закивала. Завоеватель Европы пал ниц перед своим повелителем, однако в голове у него роились десятки бунтарских мыслей, и он благодарил правила своего ордена за то, что шлем-маска скрывает его лицо и его ярость.

Он попятился от Тронной Сферы под взглядом насмешливых, похожих на бусинки глаз короля-императора. Цепкий язык Хуона коснулся драгоценного камня, плававшего рядом с иссушенной головой в клубящейся молочной жидкости, расцвеченной всеми оттенками радуги, постепенно снова потемневшей.

Мелиадус развернулся и пустился в долгий обратный путь до гигантских дверей, чувствуя, что глаза каждого гвардейца-Богомола под маской провожают его недобрым, насмешливым взглядом.

Миновав двери, он повернул налево и зашагал по коридорам сложно устроенного дворца в сторону апартаментов графини Фланы Микошевар Кэнберийской, вдовы Асровака Микошевара, перебежчика из Московии, который некогда стоял во главе Легиона Стервятников. Графиня Флана была не только номинальной главой Легиона Стервятников, но еще и кузиной короля-императора, его единственной оставшейся в живых кровной родственницей.

Глава вторая

Человеческие мысли графини Фланы

Маска цапли, сплетенная из золотых нитей, лежала на лакированном столике перед графиней, которая смотрела в окно на безумные закрученные шпили города Лондры, и на бледном, красивом лице были написаны тоска и смятение.

Стоило Флане шевельнуться, как богатые шелка и драгоценные камни, нашитые на платье, заиграли в красном солнечном свете. Она подошла к шкафу, открыла его. Там висели причудливые костюмы, которые она сохранила, когда много дней назад два странных гостя покинули ее покои. Маскарадные костюмы, которые носили Хоукмун и Д’Аверк, прикидываясь князьями из Коммуназии. Сейчас она спрашивала себя, где они могут быть, в особенности Д’Аверк, который, как она знала, полюбил ее.

У Фланы, графини Кэнберийской, была дюжина мужей и еще больше любовников, от которых она избавилась тем или иным способом, как обычная женщина избавляется от изношенных чулок. Никогда в жизни она не испытывала любви, не переживала чувства, известного многим другим, даже правителям Гранбретани.

Однако Д’Аверк, этот франтоватый ренегат, вечно прикидывавшийся больным, пробудил в ней эти чувства. Может быть, до сих пор она оставалась такой холодной, потому что сохранила умственное здоровье, тогда как окружавшие ее при дворе были безнадежно больны; потому что могла испытывать нежность и беззаветную любовь, тогда как лорды Гранбретани вовсе не понимали подобных чувств. Возможно, Д’Аверк, мягкий, деликатный, чувствительный, пробудил ее от апатии, вызванной вовсе не ущербностью души, но, напротив, величием – таким величием, которому невыносимо существование безумного, эгоистичного, извращенного мира при дворе короля Хуона.

Но теперь, когда графиня Флана очнулась, она уже не могла игнорировать чудовищность своего окружения и отчаяние, охватившее ее при мысли, что любовник, с которым она провела всего одну ночь, может никогда не вернуться, что он, возможно, даже погиб.

Она удалилась в свои покои, избегая общения. Но, хотя подобная уловка позволяла на время уйти от осознания собственного плачевного положения, чувство скорбного одиночества только усиливалось.

Слезы катились по прекрасным щекам Фланы, и она утирала их надушенным шелковым платочком.

В комнату вошла камеристка и нерешительно замерла на пороге. Флана автоматически потянулась к маске цапли.

– В чем дело?

– Барон Мелиадус Кройденский, моя госпожа. Он хочет с вами поговорить. Дело чрезвычайной важности.