Несколько встреч жадно ждал совпадений, откровений, общности интересов, каких‑то волшебных открытий и изменений милого лица, но с каждой встречей облик новой знакомой отдалялся от образа Ульяны, что больно ранило и раздражало Котова, так что в конце концов стало ему совсем плохо, будто он обманывал не только себя, но и Ульяну, и девушку, весьма привлекательную во всех отношениях, кстати, и умную. Но встречаться с ней он больше не стал.
Вася нарисовал на стене портрет Ульяны, мысленным усилием заставил его светиться и жить. Сердце забилось неровно и тревожно, в комнате похолодало. Со вздохом он стер портрет, встал и принялся за ежеутренний тренинг, закончившийся метанием звезд и стрелок.
За десять лет тренировок он достиг в этом искусстве такого мастерства, что мог с закрытыми глазами попасть в любую малоразмерную и движущуюся цель, например в муху, с расстояния в пять‑десять метров. Кроме того он разработал новый вид метания стрелок, дав ему название СИУ:
«система смертельного иглоукалывания», по аналогии с космек — комбинаторикой смертельного касания, с которой его познакомил Соболев.
Стрелки длиной от трех сантиметров (иглы) до десяти метались в СИУ, как обычные сюрикэны: вращение стрелки вокруг поперечной оси сводится к минимуму, а рука в конечной фазе броска как бы тянется к цели по прямой линии. Весь фокус был в сопровождении стрелки (иглы) выплеском «энергии смертельного желания» и в попадании в нервные узлы на теле человека.
Василий мог попасть в цель: иглой — на расстоянии в три‑семь метров, хорошо сбалансированной стрелкой — на расстоянии в семь‑пятнадцать метров.
И это был еще не предел.
Исколов манекен в углу комнаты в форме древнеяпонского бога зла Дзанкоку, Василий мельком заглянул в спальню Стаса, который тотчас же проснулся, хотя Вася не произвел ни малейшего шума, и побежал в ванную.
Пока он купался, Стас начал свой комплекс упражнений, длящийся обычно полтора часа. Поэтому Василий ждать его не стал, соорудил на скорую руку кофе под названием «мраморный» (теплое молоко в количестве трех ложек наливается на дно чашки, затем осторожно добавляется сваренный кофе, причем не перемешивается) и спустился во двор, к машине. В девять часов он был уже у Самандара в институте.
Кабинет Вахида Тожиевича напоминал вычислительный центр, музей боевых искусств с образцами почти всех видов холодного оружия и тренировочный зал одновременно — в миниатюре, конечно. Однако директор МИЦБИ мог здесь и тренироваться, и медитировать, и работать на компьютерном комплексе («Конан‑2010»), и принимать гостей, в том числе зарубежные делегации.
— Вы как всегда точны, Василий Никифорович, — встретил он Васю в приемной и проводил в кабинет. — Человечество, как правило, делится на два типа людей: на тех, кто приходит на час раньше, и на тех, кто на час опаздывает. Приходящих точно — единицы. Вы из их числа, приятное исключение, так сказать.
— Спасибо, — хмыкнул Вася. — А что это вы на «вы», дорогой Вахид Тожиевич? Мой статус за ночь изменился? Или произошло что?
Самандар растянул в улыбке узкие губы.
— Второе. Кофе хочешь? Я, конечно, не такой мастер, как ты, но кое‑чему научился.
Кофе уже дымился в чашках на столике в углу кабинета. Вася взял чашку, отхлебнул, пробуя на вкус, кивнул.
— Ты хорошой ученик, Учитель. Так что стряслось все‑таки?
— Убит еще один кардинал Союза Девяти.
— Кто?!
— Отец Мефодий, в Ярославле.
— Кто его убил, когда, зачем?
— Информации ноль, только факт убийства. Ему всадили две пули в голову.
Вася помолчал, прихлебывая напиток и уже не чувствуя его вкуса.
— Что это может означать?
— Не знаю. |