|
Во всей этой истории нас утешало то обстоятельство, что мальчишка-паромщик получил наконец по заслугам. Часто мне самому ужасно хотелось задать ему трепку. Мне кажется, что он, без преувеличения, был самым неуклюжим и тупым парнем, с каким мне когда-либо доводилось сталкиваться, а сказать так – значит сказать очень много. Как-то его мать предложила, чтобы он за три шиллинга и шесть пенсов в неделю каждое утро «помогал – нам чем может». Таковы были подлинные слова его матери, и я повторил их Аменде, знакомя ее с мальчиш-кой. «Это Джеймс, Аменда, – сказал я, – он будет приезжать ежедневно в семь часов утра и привозить молоко и письма, а потом до девяти часов он будет помогать нам чем может». Аменда оглядела его. «Для него это будет непривычным занятием, сэр, судя по его виду», – заметила она. И с тех пор всякий раз, когда особо зловещий треск или грохот заставлял нас вскакивать с места и восклицать: «Что там произошло?» – Аменда неизменно отвечала: «О мэм, это Джеймс помогает чем может». Он ронял все, что бы ни пытался поднять, опрокидывал все, к чему прикасался, сбрасывал все, к чему приближался и что не было прикреплено намертво, – а если оно было прикреплено намертво, падал сам: это был не результат небрежности с его стороны, а, по-видимому, врож-денный недостаток. Я убежден, что никогда за всю жизнь ему не удалось донести ведро воды, не разлив его по дороге. Одной из обязанностей Джеймса было поливать цветы на палубе. К счастью для цветов, Природа в то лето поставляла даровую выпивку со щедростью, которая могла удовлетворить самого отъявленного пропойцу из мира растений; в противном случае на нашем понтоне не осталось бы ни одного цветка – все они засохли бы. Цветам никогда не доставалось от Джеймса ни капли. Воду он им носил, но никогда не доносил до места. Как правило, он опрокидывал ведро до того, как поднимал его на борт, и это было лучшее из всего, что могло случиться, потому что вода попросту возвращалась в реку, не причинив никому вреда. Изредка ему все же удавалось поднять ведро на борт, и тогда он чаще всего опрокидывал его на палубу или в коридор. Карабкаясь по лесенке на крышу каюты, он иногда взбирался до половины раньше, чем происходила катастрофа. Дважды он почти достиг верха и однажды добрался до самой крыши. Что произошло здесь в тот памятный день, навсегда останется неизвестным. Сам Джеймс, когда его подняли на ноги, не мог дать никакого объяснения. Надо полагать, что, возгордясь своим необычайным достижением, он потерял голову и попытался свершить подвиги, недоступные ему ни по жизненному опыту, ни по врожденным способностям. Как бы то ни было, факт остается фактом: большая часть воды пролилась в кухонную трубу, а сам парень и пустое ведро очутились на палубе прежде, чем кто-либо понял, как это случилось. Если ему больше нечего было опрокинуть, он делал все возможное, чтобы опрокинуть са-мого себя. Он не мог с уверенностью переступить с парома на понтон. В пятидесяти случаях из ста он ухитрялся зацепить ногой за цепь или за шест парома и, падая, обтирал грудью палубу. Аменда сочувствовала ему. «Как твоей матери не стыдно!» – услыхал я как-то утром ее слова, обращенные к нему. – Она так и не научила тебя ходить. Тебя до сих пор надо водить на полотенце». Он был услужливый паренек, но туп до умопомрачения. В тот год на небе появилась коме-та, и все только и говорили, что о ней. Однажды Джимми сказал мне: «Говорят, скоро здесь будет комета, сэр?» – Он сказал это так, словно речь шла о цирковом представлении. «Будет! – ответил я. – Она уже здесь. Разве ты не видел ее?» «Нет, сэр». «Тогда посмотри на нее сегодня вечером. Это очень интересно». «Да, сэр, мне хотелось бы посмотреть. |
