* * *

Накануне Панич позвонил в ресторан «Тридорожье» и попросил организовать поминки по безвременно усопшему Кожухову для небольшой группы лиц. Ресторан был построен на его деньги и находился в семи километрах по Московскому шоссе. Столы накрыли на террасе, выходившей на живописный берег Серебрянки. Первым приехал Панич с двумя телохранителями и китайцем, которого сразу же отправил на кухню – проследить, чтобы повара приготовили несколько заказанных заранее блюд по его вкусу. За ним подтянулись остальные: Зарицкий, Вершков, мэр Краснодольска Зуров в сопровождении Иевлева. Последним прибыл Губарь.

Дымились мангалы, звенела посуда на столах, сновали подобранные по росту официанты в красных косоворотках. Девушек на сей раз не приглашали – дел накопилось множество, решать их нужно было без постороннего присутствия.

– Грязно работают, сволочи, – сдавив граненую стопку в кулаке, предложил версию Иевлев. – Вначале заграбастали банк, потом прислали комиссию, организовали провокацию в Беларуси и вывели дело на международный уровень. Теперь поняли, что регион им не захомутать – освободили место для своего представителя. Дальше найдут нарушения в акционировании и попытаются заграбастать все в свои лапы.

– Все не заграбастают, – спокойно возразил Панич. – Всем они подавятся.

Он имел в виду «базу». Никто, кроме него и Губаря, не знал ни о попытке вынести «снег», ни об аресте транспорта в Худиксвалле, ни, тем более, об осмии: старик надеялся, что все вскоре уладится, и опасался посеять панику до времени.

– Выпьем, – сказал он, чтобы прекратить этот разговор.

Потянулись к закускам – волованам с икрой, анчоусам, крабам, копченой утке, форели, мидиям, фаршированной муссом индейке, поросятам в сацибели и прочему, – словно ели в последний раз или, по крайней мере, допускали, что в последний.

– Кажется, там определился этот самый «представитель», только вот кого он представлять будет, пока не знаю, – неуверенно проговорил Зубов, промокнув салфеткой сальные губы.

Информированность мэра ни у кого не вызывала сомнений.

– Ну так не томи, Аркадий Лаврентьевич, – дожевав ломтик камчатской сельди в винном соусе, попросил Панич. Вчера он узнал от Салыкова о предполагаемой кандидатуре на место Кожухова и теперь хотел знать, совпадает ли его информация с той, которой располагает мэр.

– Угадайте, кто мне вчера звонил? – спросил Зуров.

– Если я угадаю, вы решите, что ваш телефон прослушивается, – пошутил Зарицкий.

Шутку оценили взрывом смеха.

«Хорошо поминают покойника», – подумали официанты.

– Вечером, часиков в девять, – отсмеявшись, продолжил Зуров, – звонок. Снимаю трубку: «Аркадий, сколько лет, сколько зим! Мещанинов Николай Иванович беспокоит».

Он помолчал, впитывая жадные взгляды. Не смотрел на него только Панич – пытался согнуть большим пальцем зажатую в кулаке стальную вилку: Салыков оказался точен!

– Тот самый? – удивленно спросил Вершков.

– А какой же еще? Он, он! Директор комбината, секретарь горкома, затем Генеральный треста, теперь – замначупр министерства.

– И… что? – произнес Панич в тишине.

– Ни‑че‑го. Просто я подумал: зачем ему было звонить спустя десять лет? Прощупывал, как тут да что, не собираюсь ли я в Москву на Совет Федерации. А поездочку такую мы с губернатором наметили еще в мае, значит, была у них встреча?

– А чей он человек? – пьяно растягивая слова, поинтересовался Губарь. До визита сюда он успел пропустить несколько рюмок в «Самоцвете», где поминали Кожухова.