Она снова рассмеялась и отпила из своего красного кубка.

– То есть вообще всё вокруг, – Антон вяло махнул рукой, – иллюзия? Бред умирающего от гипоксии мозга, как говорят учёные?

Морта достала откуда-то из складок туники длинную тонкую сигарету, кончик которой загорелся сам собой, мерцая в полутьме атриума. Затянулась, выпустив ароматное облако дыма из губ, покачала головой.

– Мозг здесь вообще ни при чём. Сознание – всего-навсего проекция опыта души, временная, как этот дымок «измира». Я могу выбросить сигарету, её уже не станет, а дым на некоторое время останется висеть в воздухе. Не считать же его чем-то самодостаточным, мальчик? Эх, всё-таки перенимаю современные привычки, перенимаю… Пора бросать.

Она лукаво улыбнулась и снова затянулась сигаретой.

– А Харин? Его я тоже выдумал… ну, создал проекцией чего-то там куда-то?

– Нет. Вот он вполне себе настоящий, насколько реальными вообще могут быть тысячелетние мифы. За скромную плату он встречает вас, проводит сюда. Иногда даже помогает, ты же заметил? И он настоящий, и стражи кругов – каждый за свои деяния там.

– Филат? – прежде всего вспомнил интернат Антон.

– У тебя такой странный выговор… Впрочем, каждый слышит то, что слышит. Да, Понтий Пилат, предпочитающий полное имя, кстати. И моя сестрица. И Бенарес Никодимович, паниэш-ш-ш…

Она так точно изобразила любимое словечко господина Ерцля, что Мякиш невольно рассмеялся.

– Смейся, мальчик, смейся! Это правильно. Переходить за край гораздо лучше весёлым, надуманной грусти в вашем мире и так в избытке.

– А Филя? Я ведь спас её?

– Да. Ты молодец, Антон, молодец. Герой, можно сказать. А то так бы и бродил по снегам, пока голова не отвалилась. И с «Дыханием Бога» всё верно. Вот же бред ты придумал! – она снова рассмеялась. – Но красиво по-своему, исполнение желаний вообще ваша общая слабость. Филю уже не спасти, потому как её тоже нет. Ты распутывал свои узелки, боролся со своими недостатками, всё в порядке. Почистил карму, как говорят мои восточные родственники. Красивая у них терминология, я многое переняла.

– И всё-таки…

–…семья? – понимающе закончила она. – Маша и Вика? Они реальны настолько же, насколько ты этого хотел. Не злы и не добры. Их вообще нет. Кое-что ты понял, уже славно.

– Я понял, – почему-то с трудом, словно глоток вина встал в горле, сказал Антон, – что все мы одиноки. Что я одинок. Что…

– Именно так. Голыми приходите в этом мир и такими же уходите из него. Кто сказал? Я тоже не помню, но мудрое изречение, люблю такие. Каждая душа – просто кусочек мироздания, а уж кем она себя воображает, проецируя наружу временный ограниченный разум, её дело.

– А мир…

–…несправедлив. Ему до каждой своей мелкой части вообще нет дела. Молись или проклинай, убивай или спасай – всё только пелена дыма от сигареты. Но отвечать придётся, это тоже никуда не делось. Не перед Создателем, в наличии которого уж я-то, поверь, весьма сомневаюсь, а перед равнодушным миром, держащимся на гармонии. Не на справедливости и уж точно не на списке придуманных грехов, а на некоем невыразимом законе вселенского перемещения энергии.

Морта затушила сигарету в невесть откуда взявшейся на столике пепельнице.

– Ты хочешь спросить ещё одну вещь, но то ли стесняешься, то ли пока не сформулировал мысль до конца.