Антон понял, что ничего не понял. Задача в данный момент была одна-единственная, да и та нерешаемая. Надо уходить, надо забрать ребят с собой, но как? Он даже под ноги посмотрел: нет ли подходящего люка. Увы. Ровный гранит, пригнанные встык друг к другу блоки, ажурный чугунный парапет, река и – санитары. Вот и весь расклад.

– Слушай, Женя… А вот командир у вас кто? Начальник, вождь, блок-фюрер, а? Мне бы с главным каким поговорить, обсудить всё, поразмыслить. Есть мнение, что это будет важно и для вас, и для нас.

Женя рассмеялся. Противно, гаденько, словно захлёбываясь дребезжащим, как телефонный звонок, хохотком.

– Вот ты, Антон, второй круг уже проходишь – не особо успешно, но сейчас не об этом – а так ничего и не понял? Нет здесь главных. Нет второстепенных. Если хочешь знать, здесь вообще ничего нет. Ну, почти. И твоё-то существование сомнительно, а ты ищешь ответы в самих вопросах. Это как у рыбы спрашивать, зачем коту рога.

Полукольцо напряглось, сдвинулось ещё на шаг, заставляя друзей прижаться друг к другу. Мякиш тоскливо глянул на реку: пара шагов, перемахнуть через парапет, спрыгнуть вниз – и… Да ничего не выйдет. Так и будет бежать бесконечно, чувствуя запах воды, слыша, как волны почти беззвучно лижут песок.

Не время пока. Что-то нужно сделать, но что?

– И тем не менее. Мне бы с Десимой Павловной поговорить, с любимой бабушкой, главной квартальной пентаграммы. Это ведь можно?

– Не о чем! – оборвал его Женя и обернулся к санитарам. – Пакуй их, мужики!

Полукольцо сдвинулось ещё сильнее, одним движением, словно пришёл в действие единый механизм. Антон понял, что ни с кем разговаривать ему не дадут, да и ненужно это больше. Он вспомнил остатки юности. Кусочки паззла будто сыпались ему на голову наподобие разноцветных кусочков бумаги из новогодней хлопушки, пронзали тело, становились где-то глубоко внутри каждый на своё место. Смешивались с детством – ведь юность его продолжение, иной раз и не найти стыки, где одно отделяется от другого.

Как гранитные плиты под ногами.

Сперва он был счастлив. Те первые семь лет жизни: родители, поездка на море, шторм, возвращение к пустому высохшему аквариуму, первый класс. Несуразно большие букеты гладиолусов, похожих на диковинное оружие с множеством раскрытых ртов, замерших в беззвучном крике. Школа, школа, школа – он вдруг понял, что почти не помнит первый класс, словно его и не было никогда.

– Звонок для учителя, а не для учеников!

Старое, сталинской ещё постройки здание восьмилетки. Дорога туда, мимо заброшенного, пугающего морга детской больницы, с выбитыми дверями, зашитыми фанерой окнами, залитыми водой подвалами. Кто-то боялся в детстве придуманных чудовищ, а Мякиш всегда боялся смерти. Не явной, когда перед тобой мёртвое тело, пожелтевшее и восковое, потерявшее в момент перехода нечто важное, что и делало его человеком, нет. Отголосков, того, чем живые люди платят ушедшим, откупаясь от них мелочью из дырявых карманов.

Здания для усопших. Аляповатые венки с прикрученными намертво табличками «От друзей», «От коллектива», «От семьи Федотовых на вечную память». Холмики, плиты, окрашенные серебрянкой ограды. Даже вороны, равнодушно каркающие с сосен, роняя хвою и шишки на редких посетителей – и тех, казалось, создали люди.

Или боги, которых вообще нет.

А потом умерла мама. Стоял долбаный февраль никакого года, весна уже посматривала в окна, жадно ухмыляясь: нечем ли закусить у вас, люди? Есть чем, есть, заходи, не стой на пороге.

Антон вспомнил, как долго-долго ехал с отцом на всё том же трамвае маршрутом number one, глядя в замерзшее окно, выдувая дыханием окошко, чтобы убедиться: там, снаружи, всё по-прежнему.