Тщательное прочесывание никаких дополнительных японцев не выявило – Дербинское полностью перешло в наши руки. Собственно, задача номер один была выполнена, осталось только дождаться пешую часть отряда и караван с гражданскими.

Я сразу выставил посты на всех подходах к поселку, после чего принялся разбираться с местными жителями, запертыми японцами в остроге. Ситуация с ними здесь складывалась примерно как в Тымове, разве что в более мягком варианте. Людей хоть как-то кормили, а казнили только ополченцев с их семьями да каторжников, вернувшихся в тюрьму. Наших солдат в тюрьме оказалось мало – всего девять человек, так как почти всех русских военнопленных японцы уже успели отправить в Александровск, зато разных чинов из тюремного персонала нашлось больше двух десятков. В том числе старший надзиратель Дубина, маленький кривоногий человечек, большая мразь, выпившая у меня немало крови. А точнее, не у меня, а у штабс-ротмистра Любича, что, впрочем, на данный момент одно и то же. Да и другие каторжники натерпелись от него вдосталь.

Немедленно появилось настоятельное желание вздернуть урода, но некоторые обстоятельства заставили меня передумать. Дубина оказался израненным, а точнее, исколотым штыками – как позже выяснилось, надзиратель в одиночку лично оборонял тюрьму и долго не допускал в нее японцев, а когда закончились патроны, пошел врукопашную. Сражался свирепо, даже японцы впечатлились его храбростью и оставили в живых.

– Все пулял из окошек, – докладывала очевидица, та самая старушка из хора. – Матюгался, страсть. Кричал, что вертел японов на… ну вы поняли, вашбродь, на чем вертел. А потом… с саблей как выскочит! Дале что было, не знаю, попрятались мы…

Я кивнул женщине и вошел в камеру. Дубина лежал на нарах, весь завернутый в бинты, как египетская мумия.

Увидев меня, он презрительно скривился и процедил:

– Что, радуешься, каторжная морда? Ну радуйся, радуйся. Я тебя еще на том свете достану…

Я немного постоял с ним рядом, после чего тихо сказал:

– Дурак ты, Игнат Яковлевич. Ой, дурак…

Вот как теперь его вешать? Да, не спорю, редкостная сволочь, а видишь, как повел себя. Н-да… ладно, пусть живет. Я никогда личное с делом не смешивал. Сначала пусть выздоровеет, а там посмотрим.

После надзирателя я быстро провел блиц-опрос среди узников, в результате чего отряд пополнился тремя с половиной десятками новых бойцов, более-менее боеспособными мужиками, а старики да женщины с детьми единогласно выразили желание следовать с нами хоть к черту на кулички, но подальше от японцев. Из тюремной администрации взял к себе только шестерых, а остальных пока направил на перековку, помогать бабам в хозяйственных делах да работать веслами. Мутный народец, за такими глаз да глаз нужен.

Но с ними не обошлось без эксцессов. Неожиданно взбрыкнул молодой, но уже с хорошо просматривающейся проплешиной на голове чиновник судебного ведомства.

– Кто вы такой, – бурно возмутился он, – чтобы я вам подчинялся? С какой стати вы командуете?

– Любич Александр Христианович. – Я едва сдержался, чтобы не дать ему в морду. – С кем имею честь?

– Бальц Рудольф Алексеевич! – гордо представился чиновник. – Коллежский асессор, секретарь судебной комиссии! И я не собираюсь вам подчиняться. Тоже мне, удумали… в хозобслугу.

– Не хотите? Хорошо. Тогда встанете в строй. – Я обернулся к Серьге: – Семен Потапович, выдайте бойцу штык.

– Какой штык? Зачем штык? – Бальц вытаращил на меня глаза.

– Штык – это оружие, – пояснил чиновнику Стерлигов, не скрывая улыбки. – Не пойдете же вы в атаку с голыми руками? А винтовку добудете в бою.