Что любишь, русский, ты другую.

         Ее бежит за мною тень,

         И вот об чем, и ночь и день,

         Я плачу, вот об чем тоскую!..

         Забудь ее, готова я

         С тобой бежать на край вселенной!

         Забудь ее, люби меня,

         Твоей подругой неизменной…»

         Но пленник сердца своего

         Не мог открыть в тоске глубокой,

         И слезы девы черноокой

         Души не трогали его…

         «Так, русский, ты спасен! но прежде

         Скажи мне: жить иль умереть?!!

         Скажи, забыть ли о надежде?..

         Иль слезы эти утереть?»

XXVII

         Тут вдруг поднялся он; блеснули

         Его прелестные глаза,

         И слезы крупные мелькнули

         На них как светлая роса:

         «Ах, нет! оставь восторг свой нежный,

         Спасти меня не льстись надеждой;

         Мне будет гробом эта степь;

         Не на остатках, славных, бранных,

         Но на костях моих изгнанных

         Заржавит тягостная цепь!»

         Он замолчал, она рыдала;

         Но ободрилась, тихо встала,

         Взяла пилу одной рукой,

         Кинжал другою подавала.

         И вот, под острою пилой

         Скрыпит железо; распадает

         Блистая цепь и чуть звенит.

         Она его приподымает;

         И так рыдая говорит:

XXVIII

         «Да!.. пленник… ты меня забудешь…

         Прости!.. прости же… навсегда;

         Прости! Навек!.. Как счастлив будешь,

         Ax!.. вспомни обо мне тогда…

         Тогда!.. быть может, уж могилой

         Желанной скрыта буду я;

         Быть может… скажешь ты уныло:

         Она любила и меня!.