Да и развешанные по стенам чертежи способствует интересному обмену мнениями, навевают этакое деловое настроение. Деловое и доброжелательное.

– Но все это не причина для ненависти…

– А кто тебе сказал, что я ненавижу? – искренне удивился Деев, закуривая очередную сигарету. – Просто иногда хочется совместить приятное и полезное: пощупать сдобную бабенку и наставить рога упырю. Первое – для тела, второе – для души.

И снова в Машкине проснулось предчувствие чего то ужасного. Он, снова принялся раздумывать над ситуацией, в которую он никак не впишется и которая просто не может завершиться спокойно и «цивилизованно». Ибо построена эта ситуация на всеобщей ненависти и злобе.

Любовник жены увертливо подводит Любовь Трофимовну к мысли освободиться от супруга. Костлявый финансист прожигает Басова ненавидящими взглядами. Тут все ясно и понятно – борьба за богатство, следовательно – за власть. Ну, а Дееву за что ненавидеть хозяина? Может быть, когда нибудь схлестнулись дорожки банкира и охранника, насолил Басов парню, вот тот и исходит злостью.

Машкин осуждающе покачал головой.

– Жеребенок ты еще, парень, жизни не знаешь – не ушибался, синяков не получал. Вот и прыгаешь. Пока ноги не переломают. Вместе с башкой.

В ответ на «жеребенка» Сашка презрительно фыркнул и укрылся в своей грязной сторожке. Предельно ехидное сравнение явно не понравилось охраннику и он решил не развивать опасной темы. У лысого прораба язык – настоящий наждак, так надерет самолюбие – долго будет чесаться и болеть…

Второй охранник, Сашка Курцев, наоборот, превозносил хозяина, восторгался его успехами. И, конечно, завидовал.

– Мы живем старыми мерками, – укоризненно говорил он, сидя рядом с прорабом и попивая из жестянки импортное пиво. – Жизнь повернулась другой стороной, возврата к старому не будет. Как бы на этот возврат не рассчитывали замшелые старички. Побольше таких, как Басов – жизнь полегчает. Он же не для себя старается – много ли надо мужику в его возрасте?

– Не для тебя же…

– Для меня – тоже! – азартно закричал длинный Сашка, отбрасывая опустевшую жестянку. – И для тебя, и для наших родителей…Работу дает – раз, платит не по разным тарифам ставкам – солидно. Два… Чего еще желать работягам?

Третий Сашка, низкорослый с крупной головой, посаженной на короткую шею, не философствовал, в дискуссии с прорабом не вступал, отделывался короткими, как он сам, замечаниями. Да, нет, может быть – весь разговор. Все ему – до фени, до лампочки, до прошлогоднего снега. Была бы жратва повкусней, девки – посдобней, шмотки – понарядней. Запросы на уровне пещерного жителя первобытных времен.

Почему то Машкину больше других по душе толстый Сашка с его ненавистью к хозяину. Ибо эта ненависть сродни таким же чувствам жены банкира, его конкурентов, Ханжи. Нечто типа сложившегося «общественного» мнения. А уж это самое «общественное» мнение – сила, пренебрегать которой не просто вредно, но и опасно. Даже в самое самое архидемократическое время, унизанное, будто блестящими игрушками на новогодней елке, всяческими правами человека.

Лично Федор Иванович не думает ни о чем, не примыкает ни к чьему мнению, кроме своего, накрепко запертого внутри. Так уж у него выработалось в чиновничьем прошлом, когда он всей душой принял основополагающий принцип госслужбы: ты – начальник, я – дурак, я – начальник, ты – дурак.