Девицы, почувствовав неладное, кто отодвинулся от своих кавалеров, кто и вовсе собралась и тихо испарилась.

— А ты к чему стремился, друг? — спросил Магомед.

— Мы стремились к свободе. Только мы понимаем ее по-разному. Ты понимаешь свободу как свободу носить ствол. Я понимаю свободу как свободу говорить, что думаю.

— Так говори. Кто тебе здесь мешает.

— В морду не дадим, э… — хохотнул кто-то.

— Послушай сюда, Аслан, — Магомед смотрел ему в глаза, и в них не было ни капли алкогольного дурмана, только простая и ясная сила. — Я, как и ты, в Европе был. Хаваю я всю эту систему. Это хорошо, что мы отложимся от Русни. Пусть все деньги в республике остаются. Каспий наш, там нефть есть, газ есть, все деньги Русня забирала, а сейчас по-другому все будет, отвечаю. Только что — ты думаешь, что здесь кто-то хочет, чтобы было как в Европе? Так, да?

…

— Так вот, я эту Европу… Здесь не надо Европы, и никогда не будет Европы. Там — тормоза все, русисты, и то сильнее их. Я там был… как-то раз в отеле приглянулась марчела одна. Четкая бомбита, типа, рядом с ней какой-то камень сидел. И знаешь, что я сделал? Я вытянул ее подергаться, она пошла. Потом с танцплощадки я ее в номер свой вытянул и все дыры ее драл, так, да. Аллахом клянусь, не вру. Спускаюсь вниз — а этот тормоз так и сидит, мышуется. Ты хочешь, чтобы и у нас так было, да?

— Ты не понимаешь, о чем ты говоришь.

— Нет, друг, отлично понимаю. Если у них на кармане много — это еще не значит, что мы должны быть похожи на них. Много — придем и отнимем. Посмотри — на Ближнем Востоке тоже бабла много, но там Русни рядом нет, потому и мужчин нет, все как бабы какие-то, астагфируллагъ, несмотря на то, что все мусульмане. И тупые, отец на хадж ездил, приехал, говорит, там все тупые, только денег много. А у нас здесь — нефти много, газа много, но главное — мужчин много. Нефть может кончиться, газ кончится, но храбрые люди в нашем народе не кончатся никогда. В этом и наша сила. Джихад должны возглавить самые достойные и сильные. Мы и будем главные по движению, жи есть. А Европу мы… на бану вертели.

Аслан смотрел на своего друга… может, уже бывшего друга, и понимал, что сказать ему нечего. Просто нечего.

— Я тебя знаю, Аслан, ты хочешь добра республике и народу. Такие тоже нужны, как мы победим, надо будет министра иностранных дел нам. Ты языки знаешь… даст Аллах, ты и будешь. Но такими, как в Европе, мы не будем. Аллахом клянусь, этого не будет…

Аслан встал.

— Не теряйся, — крикнул ему Магомед, — если что, на созвоне…

Когда Аслан вышел из клуба — один из сидевших за столом недовольно сказал, обращаясь к Магомеду:

— Ле, Магомед, брат, ты зачем этого аташку нам за стол посадил?

— Тебя че, не устраивает?

…

— Тогда вышел и потерялся, да?!

Выйдя из клуба, Аслан пошел к своей машине — и тут его скрутило. Он едва успел отбежать в сторону — и его начало рвать. Рвать мучительно, одной желчью и какой-то слизью. Он долго стоял, держась за стену, чтобы не упасть, потом вдруг осознал смысл надписи, которую кто-то на ней оставил. Это была не случайная надпись маркером или баллончиком, набита она была вполне профессионально.

Дагестан, словом и делом защищай религию Аллаха!

И ниже:

Аллаху акбар!

Ничего не меняется.