А декорации без пьесы спектакль не спасут, что тут говорить!

Мне и хотелось посмотреть и разобраться на месте, но я сейчас не могу ехать. Да и не поспею теперь уже к 4-му. Думаю, что они и известили меня так поздно затем, что рассчитывали на это.

Посмотрите хоть Вы, Валентин, и напишите, пожалуйста, мне. А в конце февраля я собираюсь в Москву и тогда заеду в Псков. Тогда и потеплей будет. Впрочем, Ваши морозы, наверное, послабей здешних. У нас нынче стоит жуткая зима, с половины декабря 30° и больше морозы. Позавчера утром было 49°. Я и приехал к матери в деревню, чтобы помочь ей перенести это время, она живет одна. Собирался поработать здесь, но ничего не получилось, морозы и не дали. Зато, завернувшись в шубу, читал всласть, в городе и это не всегда удается. Какая-то суматошная пошла жизнь, когда сам себе не принадлежишь.

Впрочем, жаловаться не хочется.

Буду ждать Вашего письма.

Всего доброго.

Ваш В. Распутин.

Были, видно, и еще письма, ан вот его следующее только через шесть лет, а мои, как я скоро увижу, так и еще позже. Что было с моими письмами? Буду гордиться, что не хранил вместе с письмами героини «Уроков французского».

Да мы за это время, слава Богу, и виделись в Иркутске в восемьдесят-то пятом году, и як тому времени успел выполнить свое обещание и написать о нем, уже не для новосибирского издательства, а для «Советского писателя». И пусть теперь будут только его письма. Это даже лучше для введения в его интонацию. Там мелькнет неизвестный читателю Евгений Вагин, некогда сидевший в лагере с Л. И. Бородиным по делу о Союзе христианского освобождения народа. Мелькнет и Ю. И. Селиверстов — мыслитель и художник, сделавший много для русской мысли и ушедший в 90-м году в совершенном расцвете. И уже видно, как к 90-м годам темнеет и напрягается мысль. Утрат в переписке жаль, потому что именно в эти годы закладывается горечь и жесткость последующих писем. Но уж чего нет, того нет. Дальше я уже уберу в окончаниях писем все поклоны и дежурные приветы и объятия и буду оставлять и в своих и его письмах только «дело».

В. Распутин — В. Курбатову.

20 марта 1983 г.

Дорогой Валентин!

Можно бы, конечно, и Валентин Яковлевич, но, помнится, раньше я обращался без величаний. А может, в мыслях разговаривал только по имени. Впрочем, и виноват за долгое и беспардонное молчание, а в таких случаях обращение по полной форме только усугубляет вину.

Я очень рад был Вашему письму, где о последних моих рассказах. Несколько раз порывался написать, но останавливала эта наша российская боязнь, поддавшись настроению полученного письма, попасть уже в другое настроение и другое состояние и оказаться непонятым, т. е. «а» — уже не «а», а что-то иное. Я и теперь путаюсь. Но мне показалось, что Вы коротко и точно сказали о моих рассказах то, что в них я пытался сказать длинно и, по слову В. П. Астафьева, «фигуристо». Подошла пора, когда не хочется никого ни в веру свою обращать, ни доказывать что-то (всё одно без толку), а хочется исповедоваться и радоваться даже и сквозь муку и страдания. Люди грамотные поймут, а неграмотные все равно нас не читают и не слушают. Я часто вспоминаю слова Шукшина: «Тише было бы громче».

Книжечка эта уж очень сборная — всего тут и отовсюду понемногу, что, может быть, не следовало и давать. Но не удержался и дал. Винить в том, кроме себя самого, некого. А поскольку давно у меня ничего не появлялось (переиздания не в счет), я и этому рад.

Надеюсь, что удастся где-нибудь на просторах России встретиться и поговорить. Я, правда, и говорун никакой, но хоть поддакивать буду.

В. Распутин — В. Курбатову.

4 ноября 1985 г.

Спасибо за согласие на предисловие к Вампилову. У меня камень с души, и я уверен, что статья будет интересной, она обречена быть таковой, поскольку это Вы.