Письмо Ваше получил уже тому дней пять, а ответ задержал, потому что все это время пытался выяснить пути своей ближайшей жизни. Зависят они, к сожалению, не от меня, а от Инокомиссии СП. Меня сосватали на ноябрь на поездку в Австрию, но сказать наверняка, когда это случится, никто пока не может. Нет какого-то подтверждения или чего-то еще. А хотелось бы, чтобы Вы приехали при мне, поэтому, отправляя сейчас отдельно книгу и это письмо, в ближайшие дни я дам, вероятно, телеграмму, когда меня не будет.

Если говорить о художниках как цели для командировки (я писал тогда для «Лит. России» цикл портретов провинциальных художников. — В. К.), то можно называть такую фамилию — Галина Новикова, художник, мне кажется, интересный. Если будет не получаться с командировкой, приезжайте так, с одним лишь команд, удостоверением для гостиницы, а мы тут что-нибудь придумаем, чтобы оплатить. Фамилия секретаря писательской организации — Ростислав Владимирович Филиппов, он будет обо всем знать, но лучше держать связь со мной. В сущности, то, что есть в однотомнике, будет и в двух книжках. Ваша статья в первой с пьесами. Во второй рассказы, очерки и воспоминания. Часть воспоминаний из однотомника уйдет, частью появятся новые. И в той и в другой книжках вклейки с фотографиями. Таково в общих чертах расположение материала.

Неделю у нас тут гостили Виктор Петрович с Марьей Семеновной. Вам должно было часто икаться, вспоминали Вас каждый день. Любящие читатели затаскали В. П., и он уехал измотанным. Зато была возможность поговорить, что случается нечасто. Он в рабочем настроении, закончил небольшой, даже маленький, роман в 6 л. и отдал его в «Октябрь» — может, в этом и нет ничего плохого. Астафьев всюду будет Астафьевым, даже в «Плейбое», но лучше, очевидно, иметь один журнал.

Вот тут-то в конце ноября я впервые и полетел в Иркутск и все узнал и про почерк, и про зрение, и про учительницу французского, и про нехранение писем.

В. Распутин — В. Курбатову.

9 апреля 1986 г.

Не вели казнить, вели миловать. Виноват очень за молчание, но поверь, что нет в нем ничего такого, что имело бы отношение к тебе. Я виноват, только я. В последние месяцы при относительном здоровье и деятельности чувствовал себя все-таки неважно, когда буквально все приходилось (и до сих пор приходится) заставлять себя делать. И засыпать, и подниматься после сна, и книжку и ручку в руки брать, и разговаривать с людьми. Надсада не физическая, а психическая — ничего не хочется, одно желание остаться одному. Я по веснам и вообще-то себя чувствую неважно, но нынче началось раньше и надолго. Теперь вот надеюсь убежать из родимого отечества вместе с Астафьевыми, отдохнуть где-то в болгарских горах, где Астафьевы уже были, но и то это надежда не шибко прочная; одному- то покоя нет, а тут полезут братья-славяне к Виктору Петровичу. И все равно надо убегать.

Пишу я об этом тебе не для того, чтобы оправдаться (правду сказать, не люблю я и не умею писать письма), а чтобы хоть немножко объяснить свое и не праздное и не рабочее состояние.

Статья о Вампилове получена, а вслед ей сегодня получено и отдельное письмо от тебя. Что сказать? Письмо меня удивило. Я и не подозревал, что люди в наше время столь серьезно могут относиться к печатной глупости, сказанной в перепалке между группами, в которых я не очень разбираюсь. Я по крайней мере, при всех моих недостатках и ущемлениях гордости, на это не способен. Или это оттого, что меня мало ругали, или от душевной неразвитости, но, право же, бываю совершенно спокоен и даже чем-то удовлетворен, когда меня несправедливо обвиняют в чем- то. Можно назвать это и гордыней — пусть, но гордыню эту соорудила природа только в этом месте, потому что по другим поводам ее нет, по другим поводам, относя на свою вину, я могу заболеть из-за пустяка.