И встречены были чуть ли не торжественно (Московский театр наций, Камчатский театр и др.), и на «круглых столах» получили поддержку. Т. е. нами, тобой и мной, воспользовались, чтобы провозгласить приличествующие театру принципы, а никаких перемен не захотели. Я публично отказался в дальнейшем участвовать в этом «спектакле с переодеванием», что было встречено, разумеется, очень благосклонно.
«Сияние» прошло ровнее и спокойней. Для Л. Бородина устроили читательскую конференцию по его «Без выбора», и прошла бы она совсем достойно, если бы посреди разговора не пришлось вскакивать и бежать на следующую встречу. За все 12 лет никак не научились выделять главное от неглавного, всё в спешке, всё всмятку. А. Г. Елфимов из Тобольска (ты его знаешь, печатаешься в его альманахе) привез для иркутских библиотек свои издания, говорит он прекрасно, и на него смотрели с изумлением: есть же такие люди! Но сказать толково об этом не смогли. Привыкли жаловаться, но в присутствии этого «самородка» жаловаться было некстати, а другого тона найти не смогли. А ведь это не подготовишь заранее, это надо почувствовать и подхватить. Не получилось.
Зато всю неделю простояла дивная, как до всех этих революций, «перестроек» и природных катаклизмов, погода: тепло, солнечно, ласково. На Байкале еще теплей и благодатней. Купались почти все, кроме самых последних инвалидов — меня и Бородина. Даже испанцы купались (была одна супружеская писательская пара из Испании), даже женщины, даже Костя Житов. И ни разу нигде и никто не напился. Всё как-то весело-грустно, прощально. Но кажется, теперь уже окончательно прощально, по крайней мере для меня. Хватит.
Как ты в должности почетного гражданина? Не жмет в плечах? Бесплатные похороны — это хорошо, но ведь для этого надо успеть приехать к месту почетного гражданства. А у нас даже и денежки давали, в последние месяцы даже с прибавлением. Чуть ли не по пять тыщ. Я успел дважды получить, пока заподозрил неладное. Все объяснилось проще некуда: выборы! Накануне выборов мэр собрал всех почетных и велел им быть его доверенными лицами. Пришлось мне писать заявление, чтобы с довольствия сняли. Больше никто не посмел. Мэр прошел, и Иркутску еще на пять лет уготована участь одного из самых захолустных и запущенных городов. Но как теперь будет с моими похоронами, не знаю. Придется, наверное, терпеть.
Лета почти и не помню, кроме поездки в Аталанку. А уже и Покров миновал. Третий день после Покрова льет и сыпет, то дождь, то снег.
Видел вернувшегося из Красноярска Гену Сапронова, издатель наш в неизменно добром и деятельном настроении. Говорит, что уже в декабре будет в Москве презентация твоей переписки с Борщаговским. Это хорошо. Гена работает как часы. Тебя напрасно беспокоит, что скажут и куда тебя определят после этой публикации. Давно уже определили и сказали, кто на что горазд. Но посмотри на патриота Проханова: друзья-враги у него постоянно тасуются в зависимости от того, кто дает деньги на газету. Посмотри на Володю Бондаренко: Сорокина он не называет иначе, как по-дружески Володя, т. е. человек, укладывающийся в его эстетическую и нравственную душу. А ты что или кого предал? Ты стоял на своем, и от твоих бесед с умным, пусть и несколько чужеродным человеком только истины прибавилось в воздухе, и истина эта, как и полагается, имеет корни и крону. Два умных человека, два сторожа и одновременно садовника, надзирающие за садом с разнообразными посадками, ведут горячую беседу о плодородии и болезнях этого сада с таким знанием и с такой заинтересованностью, что едва ли кого это оставит равнодушным, несмотря на прошедшие времена. Если бы нашлось еще двадцать таких собеседников, а еще лучше — сто, делающих все, чтобы понять друг друга, — глядишь, и дурости с обеих сторон было бы в сто раз меньше.
После очередной операции прошлой осенью год я прожил почти видящим, хоть и не ясно, а теперь поправленный мой глаз опять начинает тускнеть. |