– Разумеется.

– Вот и отлично… Вижу, что ты с пониманием. Если дело так пойдет и дальше, то мы с тобой поладим. И ты заработаешь не только свободу, но и деньжата.

При последнем слове Аркаша Печорский внимательно посмотрел на Костыля, пытаясь уловить на его лице интерес. И, не отыскав ничего подобного, поморщился – похоже, что Пашу Фомичева мало что интересовало в этом мире. Тренированный организм, ничего не скажешь. А если бабы? Впрочем, это тоже маловероятно, после такого продолжительного пребывания на зоне приоритеты заметно меняются.

– Водки бы, – почти безразлично произнес Паша.

– Будет тебе водка, так что вволю упьешься… Но сначала дело. От меня ты будешь получать малявы вот с таким крестиком, – Аркаша вновь достал пачку сигарет и на гладкой бумаге вывел восьмиконечный старообрядческий крест. – Что бы там ни было написано, ты немедленно должен это выполнить.

В этот раз Аркаша не спрашивал, последняя фраза звучала как утверждение. Костыль вдруг подумал о том, что, в сущности, игра в «три звездочки» продолжается, правда, ставки теперь несколько выше, чем его жизнь, в груди вновь образовался знакомый холодок.

– Сделаю все, что скажешь.

Аркаша Печорский выудил из пачки еще одну сигарету, изящно, двумя пальчиками. Костыля решил не угощать и, запустив в легкие изрядную порцию дыма, отвечал, не упустив возможности показать идеальные зубы:

– А куда ты денешься, браток, – и, похлопав Костыля по плечу, отошел.

Аркаша Печорский оказался прав, уже через неделю его отправили в глубину Сибири, и Паша Фомичев искренне удивился предвидению Зуба. Впрочем, Аркаша удивил бы его больше, если бы продолжал оставаться в зоне, где сук столько же, сколько блох на старой дворняжке.

А еще через месяц от Аркаши Печорского пришла малява, помеченная условленным крестом, где тот требовал от своего раба – ни много ни мало – побега.

Костыль невольно ахнул, прочитав написанное.

Костыль никогда не относил себя к побегушникам. В чем-то зона ему даже нравилась, привычнее, что ли… Здесь все понятно и все конкретно: масти не тусуются в одну кучу, как это принято за пределами зоны, а за вольный базар будь добр отвечать по всей форме.

В какой-то степени и побегушников можно понять. Чаще всего слушать кукушку уходят по весне, когда нет моченьки сидеть в затхлых стенах, а вольный воздух представляется крепче самой крутой наркоты, а накалившиеся гормоны достигают наивысшей точки кипения и молотят в голову пострашнее артиллерийских снарядов.

Некоторые являлись побегушниками едва ли не по призванию. Они уходили в бега только для того, чтобы хотя бы сутки поглотать вольного воздуха, посидеть где-нибудь на сопке, поросшей ельником, а там – хоть трава не расти! Костыль помнил свой прошлый срок в Сибири, где на сотни верст вокруг зоны одна тайга. Был у них в отряде один странный дедок лет семидесяти, который за лето умудрялся покидать зону по несколько раз. Заберется в тайгу, покушает дня три вольных ягодок и стучится обратно. И это несмотря на то что в лагере царил строжайший порядок и покинуть территорию можно было разве что мертвым. Хозяин колонии, делая поправки на его ветхость, особо дедка не наказывал и частенько, вооружившись нехитрыми угощениями, подступал к побегушнику, пытаясь разузнать, каким это образом тот преодолевает несколько заборов с колючей проволокой, через которую пропущен ток высокого напряжения, а по периметру бегает свора злющих кавказцев, натасканных рвать зэков. Старик попивал дармовой кофе, травил байки, шутил, но тайны не выдавал. Впору было предположить, что, поменяв зэковское обличье на что-то более пристойное, он воспарял к небесам херувимом и через минуту приятного полета оказывался далеко за пределами зоны.