– Что? – воскликнул Тресилиан, который сейчас впервые вмешался в разговор. – Разве вы не говорили, что Фостер женат, да притом на прецизианке?

– Женат‑то он был женат, и на такой заядлой прецизианке, какая когда‑либо ела мясо в пост. И жили они с Тони, говорят, как кошка с собакой. Но она умерла, упокой господи ее душу! А у Тони осталась дочка. Вот и думают, что он собирается жениться на этой незнакомке, о которой тут ходят разные толки.

– А почему же? То есть я хочу сказать – почему о ней ходят разные толки? – спросил Тресилиан.

– Откуда мне знать, – ответил хозяин. – Знаю только, что люди говорят, будто она прелестна, как ангел, но никому не известно, откуда она появилась, и каждому желательно разузнать, почему ее так строго держат в клетке. Я‑то ее никогда не видел! а вот вы, кажись, видели, мистер Голдтред?

– Видел, видел, старина, – подтвердил торговец. – Вот слушайте: ехал я как‑то из Эбингдона… Проезжаю под восточным окном закрытого балкона в старом замке, где измалеваны все старики святые, и всякие легенды, и тому подобное. Поехал я не обычной дорогой, а через парк. Задняя дверь была на запоре, и я решил, что по праву старого товарища могу проехать среди деревьев, там и тени больше – день‑то был довольно жаркий, – да и пыли меньше. На мне был камзол персикового цвета, вышитый золотом.

– Каковым одеянием, – вставил Майкл Лэмборн, – ты и хотел блеснуть перед красавицей. Ах ты плут этакий, опять взялся за свои старые проделки!

– Да не в том дело, не в том, – возразил торговец, самодовольно ухмыляясь, – не совсем так. Любопытство, знаешь ли, одолело, да притом и чувство сострадания… Ведь юная особа, бедняжка, с утра до вечера не видит никого, кроме Тони Фостера с его нахмуренными черными бровями, бычьей головой и кривыми ногами.

– А ты хотел предстать перед ней этаким малюткой щеголем в шелковом камзоле, с ножками как у курочки, в козловых сапожках и с круглой ухмыляющейся рожей, на которой словно написано: «Что вам угодно‑с?», да вдобавок увенчанный бархатной шляпой с индюшачьим пером и позолоченной брошкой? Эх, мой славный лавочник, у кого хорош товарец, тот и рад его сейчас же напоказ выставить. А ну‑ка, джентльмены, пошевелите свои кружки, поднимаю тост за длинные шпоры, короткие сапоги, полные шляпы и пустые черепа!

– Ага, я вижу, ты завидуешь мне, Майк, – объявил Голдтред. – Но ведь такое счастье могло выпасть на долю и тебе, да и любому другому.

– Пошел ты к дьяволу со своей наглостью! – заревел Лэмборн. – Да как ты смеешь сравнивать свою пудинговую морду и тафтяные манеры с джентльменом и солдатом?

– Извините, любезный сэр, – вмешался Тресилиан, – позвольте попросить вас не прерывать этого милейшего малого. Мне кажется, он рассказывает так хорошо, что я готов слушать его до полуночи.

– Вы слишком снисходительны к моим достоинствам, – ответил мистер Голдтред. – Но раз уж я доставляю вам удовольствие, почтеннейший мистер Тресилиан, я продолжу свой рассказ несмотря на все насмешки и остроты сего доблестного воина, который, вероятно, заработал себе в Нидерландах больше колодок, чем крон. Итак, сэр, когда я проезжал под большим расписным окном, бросив поводья на шею своего жеребца‑иноходца, отчасти чтобы мне самому удобнее было, отчасти для того, чтобы осмотреть все кругом получше, как вдруг слышу – отворилась решетчатая ставня, и провалиться мне на этом месте, если за ней не стояла красавица, какой я в жизни раньше не видывал. А я ведь видал много хорошеньких девиц и могу судить о них, пожалуй что, и не хуже других.

– Могу я попросить вас описать ее наружность, сэр? – сказал Тресилиан.