– Это значило бы только возобновить старую дружбу, так как голени Майка и городские деревянные колодки прекрасно знакомы друг с другом, – съязвил торговец. – Но он уже не может уклониться от спора, если только не пожелает заплатить неустойку.

– Неустойку! – воскликнул Лэмборн. – Ни за какие коврижки! Плевать хотел я на страшилище Тони Фостера, его гнев для меня – тьфу! – все равно что вылущенный стручок. И, клянусь святым Георгием, я заберусь к его Линдабриде, хочет он этого или нет.

– Я охотно возьму на себя половину вашего заклада, сэр, – сказал Тресилиан, – за право сопровождать вас в этом походе.

– А какая вам с того выгода, сэр? – поинтересовался Лэмборн.

– Да никакой особенной, сэр, – ответил Тресилиан, – разве только я увижу ваше искусство и доблесть. Я путешественник, который жаждет необычайных встреч и необыкновенных приключений, как рыцари былых времен стремились к рискованным похождениям и доблестным подвигам.

– Ну что ж, если вам приятно видеть форель, изловленную прямо руками, – объявил Лэмборн, – пусть кто угодно будет свидетелем моей ловкости – мне все равно. Итак, подымаю стакан за успех моей затеи, а тот, кто не поможет мне в этом тосте – негодяй, и я обрублю ему ноги по самые подвязки.

У кружки, которую Майкл Лэмборн при этом опустошил, было столько предшественниц, что разум сразу зашатался на своем троне. Он произнес два‑три нечленораздельных проклятия в адрес торговца, который не без некоторого основания отказался поддержать тост, таивший в себе проигрыш его заклада.

– Ты будешь еще тут рассуждать со мной, мерзавец! – заорал Лэмборн. – В башке у тебя не больше мозгов, чем в спутанном мотке шелка! Клянусь небом, я сейчас разрежу тебя на куски так, что получится пятьдесят ярдов лент и кружев!

Тут Майкл Лэмборн попытался выхватить меч, чтобы привести в исполнение свою отчаянную угрозу, но буфетчик и управитель схватили его и увели в отведенный для него покой, чтоб он там проспался и протрезвился.

Компания расстроилась, и гости стали расходиться. Хозяин был рад этому больше, чем некоторые из гостей, которым очень уж не хотелось расставаться со славным винцом – тем более, что угощали бесплатно – покуда они держались на ногах. Тем не менее их принудили удалиться, и наконец они разошлись, оставив Гозлинга и Тресилиана вдвоем в опустевшей зале.

– Клянусь честью, – сказал хозяин, – не понимаю, что за удовольствие находят знатные вельможи в трате денег на всякие развлечения и разыгрывая роль трактирщиков без предъявления счета. Я редко так поступаю, и всякий раз, клянусь святым Юлианом, это меня бесконечно огорчает. Каждый из этих пустых кувшинов, вылаканных моим племянником и его дружками‑пьянчугами, был бы для меня прибылью, а теперь их остается просто списать в расход. Не могу я, положа руку на сердце, постигнуть, ну что приятного в шуме, всякой белиберде, пьяных выходках и ссорах, непристойностях, и кощунстве, и тому подобном, когда при этом теряешь деньги, вместо того чтобы их приобретать. Сколько значительных состояний было погублено так бесплодно, а ведь это ведет к упадку дел у трактирщиков. Кой дьявол, в самом деле, будет платить за выпивку в «Черном медведе», когда ее можно получить задаром у милорда или сквайра?

Тресилиан заметил, что вино несколько помутило даже закаленные мозги хозяина, и это стало ясно главным образом из его ораторских декламаций против пьянства. Поскольку сам он тщательно воздерживался от соприкосновения со стаканом, он решил было воспользоваться моментом откровенности Гозлинга и извлечь из него некоторые дополнительные сведения относительно Энтони Фостера и дамы, которую торговец видел в замке.