– Могу я попросить вас описать ее наружность, сэр? – сказал Тресилиан.

– О, сэр, даю вам слово, – ответствовал мистер Голдтред, – она была одета как знатная женщина, очень необычное и приятное платье, которое подошло бы даже самой королеве. На ней было платье из атласа имбирного цвета, который, на мой взгляд, должен стоить около тридцати шиллингов за ярд, и отделанное двумя рядами широких кружев из золота и серебра. А ее шляпа, сэр, право же, самая модная штучка, которую мне приходилось видеть в этих краях, из темно‑красной тафты, украшенная скорпионами из веницейского золота, а по краям отделанная золотой бахромой… Клянусь вам, сэр, великолепная, бесподобная выдумка. Что касается юбок, то они были со вставным передом по старой моде…

– Я не об одежде вас спрашиваю, сэр, – прервал его Тресилиан, проявлявший во время рассказа признаки явного нетерпения, – а о наружности – цвете волос, чертах лица…

– Цвет лица‑то я не очень запомнил, – ответил торговец. – Но зато я разглядел, что у нее на веере была ручка из слоновой кости с замысловатыми узорами. А что до цвета волос, то опять‑таки, каков бы он там ни был, уверяю вас, она была увенчана сеткой из зеленого шелка, окаймленной золотом.

– Память самая торгашеская, – сказал Лэмоорн. – Джентльмен спрашивает его о красоте дамы, а он вам разглагольствует о ее чудесных нарядах и уборах.

– Да говорят же тебе, – с досадой возразил торговец, – у меня не было времени ее рассматривать. И как раз когда я собирался пожелать ей доброго утра и поэтому начал с изящнейшей улыбки…

– Похожей на улыбку обезьяны, скалящей зубы при виде каштана, – подхватил Майкл Лэмборн.

– Как вдруг, откуда ни возьмись, – продолжал Голдтред, не обращая внимания на то, что его прервали, – появился сам Тони Фостер с дубинкой в руке…

– И, надеюсь, проломил тебе башку за твою наглость, – не унимался шутник.

– Ну, это легче сказать, чем сделать, – негодующе возразил Голдтред, – нет, нет, никаких таких проломов не было. Правда, он взмахнул дубинкой и угрожал, что ударит, и спросил, почему я не придерживаюсь проезжей дороги, и всякое такое. Я, конечно, сам двинул бы его как следует по загривку за такие штуки, не будь тут дамы, которая, чего доброго, обмерла бы со страху.

– Пошел ты знаешь куда, трус ты этакий, – рассердился Лэмборн. – Какой же это доблестный рыцарь обращал внимание на испуг дамы, когда ему предстояло уничтожить великана, дракона или волшебника в ее присутствии и для ее же спасения? Но к чему толковать тебе о драконах, когда ты удираешь со всех ног, завидев самую обычную стрекозу? Да, брат, ты упустил редчайший случай!

– Так воспользуйся им сам, задира Майк, – ответил Голдтред. – Вот там и заколдованный замок, и дракон, и дама – все к твоим услугам, если наберешься храбрости.

– Пожалуй, я готов за кварту белого испанского вина, – объявил воин. – Или постой, у меня, черт подери, нехватка белья; хочешь, побьемся об заклад – ты поставишь кусок голландского полотна против вот этих пяти ангелов, что я завтра же явлюсь в замок и заставлю Тони Фостера познакомить меня с прелестной незнакомкой?

– По рукам, – ответил торговец. – И, думаю, что выиграю, хотя ты нахал почище самого дьявола. Заклады пусть хранятся у хозяина, и я, покуда не пришлю полотно, поставлю свою часть золотом.

– Не буду я принимать такие заклады, – возразил Гозлинг. – Утихомирься, куманек, пей спокойно свое вино да брось думать о всяких рискованных затеях.