– Ах, вот оно что, сэр! – заметил Джайлс Гозлинг. – Вы, стало быть, из Нидерландов, из страны пик и мушкетов?

– Я был наверху и внизу, друг мой, на всех просторах и широтах, далеко и близко. Но я подымаю за твое здоровье стакан твоего винца. Налей‑ка и себе стаканчик за мое здоровье, и если оно не достигает превосходной степени, все‑таки выпей то, что изготовил сам.

– Не достигает превосходной степени? – воскликнул Джайлс Гозлинг, опустошая стакан и причмокивая губами с невыразимым удовольствием. – Я не знаю ничего более превосходного, и, сколько мне известно, такого вина нет даже и в Вэнтри, в «Трех журавлях». Но если вы найдете лучшее вино в Хересе или на Канарских островах, пусть никогда в жизни я не прикоснусь больше ни к кружке, ни к денежке. Вот, гляньте‑ка на свет, и вы увидите, как маленькие пылинки пляшут в золотистой влаге, как в солнечном луче. Но лучше наливать вино десятерым мужикам, чем одному путешественнику. А что, разве вино вашей милости не по вкусу?

– Винцо недурное, хозяин, да и приятное. Но ежели хочешь знать, что такое настоящее вино, так пей его там, где растет виноград. Поверь, что испанцы слишком умны, чтобы посылать сюда самые душистые лозы. Да и это, которое ты считаешь высшим букетом, где‑нибудь в Ла‑Корунье или в порту святой Марии расценивалось, поди, просто как стакан дерьма. Изволь‑ка поездить, хозяин, по белу свету, и тогда познаешь глубокие тайны бочек и кружек.

– Право же, синьор гость, – ответил Джайлс Гозлинг, – если бы я отправился путешествовать только потому, что был недоволен тем, что могу раздобыть у себя на родине, я свалял бы большого дурака. А кроме того, смею вас уверить, есть уйма олухов, которые воротят нос от хорошего вина, а сами всю жизнь торчат в дыму и туманах старой Англии. А поэтому да здравствует мой собственный очаг!

– Это вы так раскидываете своим слабым умишком, хозяин, – возразил незнакомец. – Ручаюсь, что ваши сограждане не придерживаются столь низменного образа мыслей. Среди вас, как я полагаю, есть храбрецы, которые проделали морской поход в Виргинию или по крайней мере побывали в Нидерландах. А ну‑ка, побарабаньте дубинкой по своей памяти. Разве у вас в чужих краях нет друзей, о которых вам приятно было бы получить весточку?

– У меня, по правде сказать, нет, сэр, – ответил хозяин, – с той поры как кутилу Робина из Драйсендфорда ухлопали при осаде Брилля. Черт бы побрал тот мушкет, из которого вылетела пуля, ведь более веселого парня у меня за кружкой в полночь никогда не бывало! Но он умер и погребен, и я не знаю больше ни солдата, ни путешественника (а они все товарищи солдату), за которого я бы дал хоть очищенное от кожуры яблочко.

– Вот уж это странно, клянусь мессой. Как! Столько наших английских храбрецов в чужих краях, а вы, особа, по‑видимому, здесь значительная, и не имеете среди них ни друга, ни родственника?

– Ну, уж если говорить о родственниках, – ответил Гозлинг, – то есть у меня один такой непутевый родственничек, который уехал отсюда в последний год царствования королевы Марии. Да уж пусть он лучше бы погиб, чем нашелся.

– Не надо так говорить, друг мой, если за последнее время вы не слыхали о нем ничего худого. Многие дикие жеребята превращались потом в благородных коней. А как его зовут, позвольте узнать?

– Майкл Лэмборн, – ответил хозяин «Черного медведя», – это сын моей сестры, да только мало радости вспоминать его имя и родство с ним.

– Майкл Лэмборн! – повторил незнакомец, словно стараясь что‑то припомнить. – Позвольте, а не родственник ли вы некоему Майклу Лэмборну, доблестному воину, который так отличился при осаде Венло, что граф Мориц лично благодарил его перед строем всей армии? Говорили, что он английский солдат и не очень знатного рода.