Должна заметить, что, даже найдя занятие по душе, я отнюдь не чувствовала себя счастливой. То были нелегкие дни. Есть люди, на которых одиночество действует, как угнетающие таблетки. К этой части человечества отношусь и я. Пусть истинными причинами свалившихся на меня злосчастий стали как раз таки чрезмерная тяга к общению, долбаная моя открытость и доверчивость, я тем не менее после многих суток полного одиночества, когда писательский зуд несколько поутих да и впечатлений явно поубавилось, была бы рада увидеть кого угодно – даже своего продажного дружка редактора, даже мерзопакостного Тополева, – только бы выкарабкаться наконец из бездонного колодца своих безответных внутренних монологов и погрузиться в блаженную нирвану общения.

Я редко делилась своими проблемами с мамой. И ие потому, что их ие хватало или они не волновали меня по настоящему. Просто она всегда принимала мои излияния слишком близко к сердцу, а резюме, как правило, было одним и тем же – она поправляла очки, проводила сухой ладошкой по моим волосам и тихо говорила: «Горбатого могила исправит». Если бы она только знала, что ее дочь находится буквально в шаге от полного исцеления...

Па стене моей комнаты висел электронный, в форме логарифмической линейки календарь фирмы «Hitachi», напоминавший мне о скоротечности бытия, волнующей, видимо, даже замкнутых японцев. Однажды хмурым морозным утром, когда прогнувшиеся под намерзшим снегом ветви гигантской пихты за окном, казалось, вот вот закряхтят и обломятся от непосильной тяжести, я увидела на нем цифры «28» и ниже – «December». Далекая Страна восходящего солнца напоминала мне, что до нового, 1978 года осталось всего четыре дня. Ну, должен же был кто нибудь поторопиться к одинокой, красивой и неглупой женщине, чтобы принести ей елку с игрушками и гирляндами? Или узнать, где она намерена встретить Новый год. Или, на худой конец, сообщить, что именем Союза Советских Социалистических Республик она за измену Родине и сотрудничество с представителями западных спецслужб приговаривается к высшей мере наказания?..

Накинув халат, я прошлепала на кухоньку, свинтила пластмассовую крышку с банки имевшего хождение только в коридорах Кремля номенклатурного растворимого кофе «Maxwell House», насыпала с полчашки порошка, плеснула туда же кипятку и обжигаясь начала пить эту черную горечь, прикидывая в уме, какую очередную гадость про КГБ и его выкормышей я выдавлю в очередной порции своих заметок.

– Может быть, и меня угостите, Валентина Васильевна?

Я резко повернулась и ошпарилась кипятком. Когда же я увидела Андропова, потиравшего с холоду холеные руки, меня покоробило, как подшивку «Правды» за 1927 год.

– Вы не рады меня видеть, – резонно заключил шеф КГБ, по хозяйски устраиваясь в кресле. На нем был строгий черный костюм, однотонный, бордового цвета галстук и белая сорочка. Вообще для столь раннего часа Андропов выглядел на редкость молодо и бодро, что еще сильнее испортило мне настроение. Я даже очень была бы рада увидеть его, па пример, с синяком под глазом или хотя бы флюсом.

– Да нет, просто я обожглась... – сказала я вежливо.

– Надо смазать яичным белком, – доверительно порекомендовал Андропов. – Пройдет тут же.

– Вам сколько кофе, Юрий Владимирович?

– Пол ложечки. И две ложки сахара. С молоком, пожалуйста.

Поставив перед ним чашку, я села напротив.

Несколько минут мы молчали. Андропов, казалось, был всецело поглощен процессом кофепития, я же приканчивала свою бурду, далее не чувствуя ее вкуса.

– Вы были не очень любезны с подполковником Тополевым, – Андропов отодвинул чашку, извлек из кармана платок и аккуратно, словно соприкасаясь с античными черепками, вытер губы.

С'нас ибо за кофе.

– Я довольно долго старалась быть с ним любезной.