– Я спросила, барон, какую должность вы занимаете в КГБ. В этом номере ужасно надоедливое эхо, так что можете не переспрашивать...

– А а а, – понимающе протянул Гескин и широко улыбнулся.

В двадцать два года, когда я заканчивала университет и уже подрабатывала в газете, у меня появился первый «полновесный» мужчина – сорокачетырехлетний седой красавец со степенью доктора политологии, с золотым перстнем на мизинце и женой с гремя детьми – на шее. Бурные эмоции и другие признаки мужского расположения он проявлял только в первые две недели нашего короткого романа, после чего, как человек порядочный, загруженный работой и вроде бы неглупый, начал отчаянно и примитивно лгать, придумывая объяснения все удлинявшихся пауз между нашими встречами. Он и стал моим первым учебным пособием по нехитрой методологии

мужского вранья. Так что в этом вопросе я ощущала себя женщиной подкованной и интуитивно чувствовала, что, во первых, мой пробный выстрел попал в «десятку», а во вторых, Гескин прямо сейчас, что называется не отходя от кассы, начнет лить пули. Однако я не учла, что барон воспитывался в другой социальной среде. То ли потому, что он недооценил степени моей подготовленности к этому разговору, то ли по каким то иным причинам, но Гескин привычно попытался перевести неприятную беседу в светское русло.

– Наверное, я начинаю повторяться, но ваше чувство юмора, милая Валя, восхитительно. Скажите, в вашем роду не было англичан?

– А в вашем?

– Простите? – он продолжал улыбаться, но скорее по инерции. Глаза его похолодели.

– Ситуация очень напоминает анекдот, довольно популярный в Союзе. Госсекретарь США Генри Киссинджер спросил на приеме в Вашингтоне у советского профессора американиста Валентина Зорина: «Скажите, господин Зорин, кто вы по национальности?» – «Я русский», – ответил Зорин, чуть не подавившись кресс салатом. «Тогда все в порядке, улыбнулся Киссинджер. А я американский».

Гескин побагровел. Видимо, мне удалось таки вывести его из себя, а именно к этому я и стремилась. Светская болтовня, этакий салонный пилотаж ни к чему путному все равно не привели бы. Мне необходим был скандал, взрыв, мат на любом языке, лишь бы создалась атмосфера, при которой я с максимальным эффектом могла выложить этому родовитому мудаку свои единственный козырь.

– Боюсь, я не совсем уловил соль этого анекдота.

– Да бросьте, барон! Все то вы уловили...

– Объяснитесь, пожалуйста! – голос Гескина стал сухим, как астраханская вобла. Мы оба находились на расстоянии вытянутой руки от запланированной мною критической ситуации. Странно, но я не испытывала страха. Возможно, потому, что Гескину в этот момент можно было дать все его семьдесят четыре года: он как то сник, потускнел, склеротические прожилки под выцветшими глазами выступили вдруг с беспощадной отчетливостью, руки барона чуть подрагивали, и если бы можно было сейчас переодеть его в ту часть продукции фабрики «Большевичка», которая отправлялась на Сахалин и к строителям Саяно Шушенской ГЭС, этот расфуфыренный британский аристократ ничем не отличался бы от ущербных советских дедулек, выстаивающих конец жизни в очередях перед открытием гастронома и мучающихся вопросом, купить ли простоквашу в дом или вложить заначенный от стервозы рубль в приобретение желанного портвейна «Смородиновый» по восемьдесят семь коп. за пузырь.

«Да, барон, ваши гены, не омраченные тяжким наследием алкоголизма и воспитания в детских домах, явно взбунтовались, – удовлетворенно отметила я про себя. – И это хорошо. это просто замечательно! Погоди, я ведь только начала, как то ты дальше запоешь...»

– Кстати, господин Гескин, вы знаете, как называют вас в КГБ?

– Прекратите, пожалуйста, этот идиотский разговор! – Гескин встал и взялся за свой роскошный пиджак.